— Прихватил, — я взял за повод Явдоху и помог ей вырвать санки из сугроба. — Как назовешь-то?
Франка мечтательно улыбнулась.
— Милкой. Милицей! Самая раскрасавица вырастет у меня. Такая прямо…
— Вредная как ты?
— И вовсе я не вредная… — возмутилась гнома. — Сам ты такой. Вон смотри, на большак вышли. Сколько там до Овчариц? Милу надо обиходить. Помыть, переодеть и по… ой… а там кто-то свернул прямо к нам…
Я уже и сам увидел несколько саней до отказа заполненных разномастно вооруженными мужиками. Не служивыми, а именно мужиками. Не перепутаешь. Толстые, стеганные тягилеи[56], кое у кого кольчужки нашитые прямо на тулупы, вилы, цепы и дубины с совнями[57] сработанными из кос. Интересно, на кого они собрались? Снаряд точно не охотничий.
— Твою же… — я неожиданно рассмотрел среди крестьян крепкого широкого мужичка в белом балахоне со знаком Синода накинутом прямо поверх полушубка. Белоризец тоже оказался вооруженным, держал на коленях толстую и длинную дубину окованную железом.
— Я попробую им глаза отвести, — всполошилась гнома пряча сверток с девочкой под шкуры. — А если что, ударю. Не отдам дитенка хамам!
Явдоха воинственно фыркнула и ударила передними копытами соглашаясь со своей хозяйкой. Вот же… И на кой мне спрашивается, это бабское воинство?..
— Угомонитесь. Они не за нами идут!.. — прикрикнул я на них, но сам на всякий случай поправил ножны с мечом и клевец. — Не моги, говорю тебе. Идем, как шли, нам нечего бояться.
На обозе тем временем нас тоже углядели. Два кудлатых здоровенных пса ломая подлесок рванули вперед и басовито забрехали, пока не решаясь приблизится ближе.
— Кто такие и кудыть вас несет? — грозно поинтересовался здоровенный усач в обшитом бляхами тулупе. Его товарищи повыскакивали из саней и целясь своим дрекольем обступили нас полукругом. Еще пара потащила большой рыбацкий невод. Нас ловить что ли? Ну ни хрена себе…
— А ты кто есть морда усатая? — я медленно вытащил меч и шагнул вперед. — А ну опустите деревины, а то плашмя затусую в дупла ваши смердящие. Живо сказал!
— Ты погодь, вашество… — усач резко помягчел тоном и махнул своим. — Осади, осади Дичок, я сказал. Значитца, староста я. Осип Нехлюй. С Овчариц. А назваться придется, ибо не посмотрим…
— Зовусь Вран. — Предупреждая неминуемый конфликт, я назвался первым пришедшем в голову именем, и показал на Франку. — Это становая боярыня Велислава, великого рода Жмериков. Я ее ближник. Лихие людишки разбили обоз, мы едва ушли от них заплутав в пущах. Вот выбираемся уже седмицу. Сего вам хватит.
И скосил глаза на белоризца. Он молча стоял рядом со старостой, внимательно слушал меня и поигрывал синодским знаком. Если что ляжет первым. Вот не настроен я воевать с селянами, но если придется, не отступлю.
— Ну… дык, оно понятно… — покрутил усами староста и нерешительно добавил. — Но, в любом разе, досмотреть вас требоватца…
Остальные мужики при словах старосты одобрительно загалдели потрясая дрекольем.
— А больше ты ничего не хочешь, морда? — я шагнул вперед слегка толкнув старосту грудью. — Очумел вконец? Боярыню собрался досматривать? Ась? Я не ослышался?
Староста отступил, чуть не упал, хотел что-то сказать, но не смог от злости и схватился за совню. Односельчане его поддержали, и быть бы беде, но неожиданно вмешался белоризец.
— Тихо! — неожиданно звучно рявкнул он. — Тихо, сказал. И ты Вран, не кипятись. Я отец Гордий, настоятель в Овчарицах. Тут такое дело, вырдалак завелся в округе. Бедов натворил не счесть. Выпил намедни трех людишек, скотины положил порядочно. Вот мы на поиск и собрались, ибо терпеть уже невмочь. Надобно нам убедиться, что вы людского роду. Хотя вижу уже, что людского… — священник обернулся к селянам и показал рукой на кудлатого пса, ластившегося ко мне. — Видали? Собак не станет к упырю ластиться. Облает в разы. И в боярыне ничего не чует…
— Так бы и сказали, — буркнул я, вытащил мешок из саней и вытряхнул голову упыря под ноги селянам. — Вот он ваш «вырдалак». А точнее захлюст, но тоже упырьего роду. Пытался и нас ночью выпить. Только не сложилось у него.
— Ох етить, икла страшенны…
— Ты гля, зенки-то…
— Ослобонил нас…
— Таращится буркалами…
— Вона как, а мы…
— Надобно повиниться пред боярыней…
— Кланяйся браты, кланяйся… — селяне боязливо поглядывая на башку упыря, принялись нам почтительно кланяться. Староста даже на колени бухнулся от усердия.
— Великое дело ты сделал Вран, — священник не чинясь тоже поклонился. — Великое. А не видал ты там случайно девчушку малую? Увел ее упырь два дни назад. Пять годков ей без двух дней будет. На Милку она отзывалась. Сиротка, на общем прокорме в селе. Но тоже ведь жаль…
Я в растерянности оглянулся на Франку. Гнома скрипнула от злости зубами и отодвинула полог показав девочку.
— Вот. Не успел ее тронуть упырь. Все в порядке. А ежели вы удумаете… — Франка повысила голос и с угрозой посмотрела на отца Гордия. — То…
Гнома встала и показала селянам на открытой ладони пламенеющий огненный сгусток, да и сама она стала выглядеть страшней некуда, глаза сверкают, на лице злоба и решимость всех порешить самым зловещим образом. И вокруг фигуры аура дрожащая, огненная. Сущая демоница защищающая своего детеныша.
Селяне ожидаемо прониклись, охнули и опять попадали на колени.
— Погоди боярыня, — священник не обращая внимания на Франку нагнулся над девочкой, прикоснулся к ней своим знаком, а потом с улыбкой выпрямился. — Так и есть, не тронул. Чудо сие великое. Слышь обчество, Милку-то монстра не тронула. В рубашонке девка родилась! Чудо есмь сие, благодарите Старших!!! В голос благодарите!!!
Я облегченно выдохнул, а жители Овчариц не вставая с колен затянули какой-то заунывный псалом прославляя Старших Сестер оборонивших девочку Милицу. Священник умело дирижировал хором размахивая своей дубиной. А про меня, чьими руками свершилась справедливость, все как-то забыли. Ну и ладно.
— Видишь, как все хорошо решилось, — кивнул я Франке. — И Милка Милицей оказалась, да еще и беспризорной, так что думаю, никто возражать не будет, если ты ее заберешь. На крайний случай денег им дадим.
— Угу… — гнома спрятала от меня подозрительно заблестевшие глаза и прижала к себе девочку. А Мила, не просыпаясь выпростала свои ручонки из-под полога и обняла гному. Так это по-доброму получилось, что даже я расчувствовался. Надо же… прорывать стало мозги примороженные. Я давно уже приметил, что у меня с этим делом прогресс наметился, совсем не то, что раньше: два слова не мог связать и больше слушал, чем говорил. Как же там это словечко мудреное звучит? Итегрировался что ли? Нет, интегрировался в общество! Так кажется, правильней будет. Или неправильно? Толком не знаю, но стал более разговорчивей и даже способен на какие-то чувства, кроме похотливых. Но и эти как раз никуда не делись. Да, и еще… бояться стал. Не раз ловил себя на этом полезном чувстве.
