В кабинете Каракар сразу сел в кресло у камина. Ле занял стул у окна. Алет закрыл за собой дверь и постоял немного, прислушиваясь.
— Не доверяешь жене? — осведомился Каракар.
Сокол недовольно дернул плечом.
— Я начинаю привыкать к тому, что между тем, что она обещает и тем, что делает — лежит гигантская пропасть.
— Не будь к ней слишком строг. Ей трудно привыкнуть к нашим обычаям. Я вижу, что она старается. Но с ее характером…. Ей непросто, и ты должен набраться терпения, — Авиел отбросил со лба волосы и вдруг осознал, что точно таким же движением их отбрасывает Ле — его старший сын. От этого потеплело на душе. Но он вновь посерьезнел. — Что ты узнал, Ал?
Сын подвинул стул и сел напротив. Он ничем не напоминал отца — все взял от матери. Вот Шела удался в него. При воспоминании о сгинувшем неизвестно где Ястребе, сердце защемило сильнее. Отыщут ли они его когда-нибудь?
Алет всматривался в отца, будто пытаясь угадать, о чем он думает. Каракар чуть приподнял брови, и он заговорил.
— Во-первых, теперь сомнений не осталось — Сафер убил эйман. Вернее, эйм. Загадка — почему она посмотрела ему в глаза. Ведь знала же, что нельзя.
— Кто-то напугал ее? Пригрозил убить сына? — предположил Удаган.
— Можно предупредить: пойдешь к Охотнику — убьем сына. И она вернулась бы. Возможно, вернулась бы. Но посмотреть в глаза эйму для нее равносильно самоубийству. Я не знаю, как к такому можно принудить.
— Что говорят? По-прежнему нас обвиняют?
— Женщины сплетничали об этом в первый день, но сейчас им закрыли рот. Нас кто-то прикрывает, — ответил Лев. — Не знаю, надолго ли, но пока прикрывают.
— Есть еще что-то?
— Отец, — снова вступил Сокол, — с Щуа беседовал Цовев Юнко, как ты и предположил с самого начала. Он промыл ему мозги так, что тот до сих пор бредит убийством Охотника. Нельзя его отпускать от нас.
— Между прочим, за Корсаком и Ежом тоже следил эйм Цовева, — встрепенулся Удаган. — И почему-то он не заметил, что Елиаду грозит опасность. А ведь его для этого специально посылали. Чтобы проследить, защитить, предупредить, если что…
— И маленькому воробью очень легко следить за домом, его не заметишь со стороны.
— Это догадки, — вздохнул Авиел. — Без веских улик никто нас слушать не будет. Но если честно, и эти догадки мне очень не нравятся. Не хотел бы я стать врагом дома Воробья. И молчать, когда происходит такое, тоже нельзя.
— Отец, я помню… — решился Лев. — В первую встречу, когда мы беседовали с главами домов… Ты сказал, что Охотник не убивает эйманов, и посмотрел на Баал-Ханана. Ты что-то знаешь?
— Да, — нахмурился Авиел. — Но это не имеет значения.
— А если имеет?
— Нельзя выдвигать какие-то обвинения, не имея веских доказательств.
— А доказательств мы не найдем, — подытожил Алет. — Если только убийца не захочет признаться.
— Мы можем последить за Воробьем и Юнко. Может, что-то и узнаем.
— Нас вычислят очень быстро. И каракара, и сокол довольно заметны. Это тебе не юнко. Обидно, что никому нельзя довериться.
— А если Беркуту? — предложил Алет.
— Беркут себя уже показал, — покачал головой отец. — Он будет всегда на стороне своей семьи и сдаст нас, если будет малейшая опасность для его детей и внуков.
— Значит, ничего нельзя сделать?
— Будем наблюдать пока. Спешить некуда, Охотник будет жить, по крайней мере, до следующего Обряда… Может, за это время убийца где-нибудь и проколется. И предатель тоже.
— К нам идет Талмон Чайка! — вскочил Удаган — его эйм караулил у ворот дома.
— Что ему нужно? — Алет тоже встал.
— А ты не догадываешься? — грустно усмехнулся Каракар. — Встретим гостя.
— Отец, нельзя отдавать им Щуа. Они погубят мальчишку! — твердил Алет, спускаясь вниз.
— Он выбрал свой путь, — отрезал Каракар. — С главой Дома мы спорить не будем!
Стук в дверь раздался, едва они вышли в холл. Алет открыл дверь.
— Можно к вам? — широко улыбнулся Чайка. Худой старик с лицом, сморщенным, как печеное яблоко, излучал дружелюбие.
— Проходите, Талмон, — пригласил Авиел. — Чем обязаны визиту?
— Ну, как же! У вас мой сын загостился, — эйман, не взявший имя, у которого погибала семья, и вправду считался сыном главы Дома. — Щуа, что же ты?
Парнишка подошел к взрослым. Женщины как по волшебству исчезли. Ранели наблюдала происходящее из столовой.
— Добрый день, Талмон, — почтительно поздоровался Щуа, но в манерах сквозила настороженность.
— Мне сказали, что тебя приютил Каракар, но пора возвращаться в Дом. Скоро Обряд, ты должен подготовиться. Вещи у тебя есть какие-нибудь? Собирай и пойдем.
— Я не хочу, — тихо возразил мальчишка. — Мне здесь хорошо. Я здесь хочу, с Каракаром.
— Авиел? — Чайка взглянул на хозяина дома.
— Это его решение, — заверил он.
— А ты объяснил ему, что означает это решение? — улыбка исчезла с лица Талмона. — Что слившийся с семьей изгоев, становится изгоем. Ты это объяснил ему?
— Он не слился с моей семьей, — возразил Каракар. — Ему трудно сейчас, он гостит у меня. Позже он вернется в твой Дом.
— Или позже вернется к тебе, — отрезал Чайка и снова повернулся к Щуа. — Сынок, тебе надо переехать ко мне. Хотя бы до Обряда. Если ты этого не сделаешь — создашь проблемы для людей, которые тебе помогли.
Алет дернулся возразить, но отец сдержал его.
— Идем, — настойчиво повторил Талмон. — Ты хороший мальчик, вряд ли ты хочешь причинить неприятности своим друзьям.
Щуа взглянул на Авиела.
— Я приду. После Обряда. Можно?
— Можно, — твердо ответил Каракар.
— Спасибо. Я и до Обряда заходить буду. Можно?
— Конечно, — подбодрил его Авиел.
— Спасибо. Спасибо за все, — он крикнул это и в дом, невидимым женщинам, а потом вышел.
Чайка тоже кивнул.
— Спасибо, Каракар.
И его взгляд Авиелу очень не понравился.
Дверь закрылась.
— Отец, он убьет его, — простонал Алет.
— Зачем? — отмахнулся Каракар.
— Щуа захочет убить Охотника и…
— За это не убивают. Меня же не убили. Вот если он что-то узнает об истинной причине смерти матери… Будем надеяться на лучшее…
— Если он умрет, это будет на нашей совести.
— Хватит уже, — прервал Авиел. — Совесть не безразмерная, чтобы вешать на нее все. Можешь проследить за ним, если так беспокоишься.
— Прослежу, — обронил Сокол.
— Проследи, — с тревожным сердцем Авиел направился к лестнице. На первой ступеньке обернулся. — Займитесь чем-нибудь. Я хочу побыть один.
Он не был уверен, что поступает правильно. Он в последнее время ни в чем не был уверен — и это мучило больше всего. В кабинете он подошел к окну и застыл: на подоконнике лежал пожелтевший носовой платок с монограммой А и К. Бурые пятна — застарелая кровь — наплывали на буквы. Сердце билось как сумасшедшее: он очень хорошо знал этот платок.
