— Сколько Тау лет? — почему-то этот вопрос был мне очень важен.
— По меркам меня, он еще ребенок. В переводе на твой возраст ему не более пяти лет, и нескоро будет шесть. Он принял облик мужчины, чтобы ты могла полюбить его, а образ мышления… он всегда зависит от того возраста в котором находится сам мир. Он еще очень маленький и о любви почти ничего не знает, потому так себя ведет. В сущности, в твоем мире очень мало любви. Ты вложила в Тау душу, потому он стал разумен, но не любовь, потому ему трудно поверить, что ты полюбишь его. Это все, что я могу тебе сказать. Не в моих правилах вмешиваться, но я боюсь, что вы наворотите еще черт знает что. Боги вам не могут помочь, хоть я проконтролирую, так что будь готова падать в обморок в каждой критической ситуации.
— Почему Боги не могут помочь? — обеспокоилась я.
— Слишком много творческой энергии на один мир, Боги просто ушли, чтобы не мешать, когда ты уйдешь — они вернутся.
— Ясно.
— Все. Кыш отсюда, итак заболтались, — недовольно сказала Вселенная.
Я очнулась.
Глава 7. Глобальные изменения
— Свята! — кто-то бесцеремонно тряс меня, как грушевое дерево. Судя по голосу, это был Тама.
— Я! С меня груши не посыплются, как ни старайся, — пыталась шутить я, открывая глаза.
— Что? — не понял Гай.
— Она бредит, — резюмировал Михас.
Объяснять я никому ничего не стала, ибо бесполезно.
— С тобой все в порядке? — спросил Тама. Он был взволнован не на шутку, и только тогда, когда я сказала "да", вроде бы успокоился.
— Мы стали допрашивать этого юродивого и даже не сразу заметили, что тебе стало дурно, — оправдывался Гай.
— Ничего страшного, — я была сурова и мрачна.
Я чувствовала, что все идет неправильно, что так быть не должно. Но на тот момент я считалась молодой и глупой, а потому совершила самую большую в своей жизни ошибку, предполагая, что творю благо. Короче я не ведала, что творила.
Таугерман, лежа в углу, задремал. Я присела на корточки перед ним и заглянула в лицо. Оно было слащавым, но милым, спящим он казался, чуть ли не двадцатилетним юношей.
— Он действительно воплощение Тау, — тихо сказала я.
— Свята. Этого не может быть! — воскликнул Тамареск и двинулся ко мне, но под моим взглядом остановился и даже подался назад.
— Так уже есть. И если есть, то зачем об этом спорить, — вздохнула я, на Тамареска смотреть я не могла, боялась, — Я снова виделась с Вселенной. Если бы тут были другие люди, я бы промолчала, но вам я могу сказать, — Гай и Михас слушали меня серьезно, — Спасти Тау я могу, лишь одним образом: полюбить, как в первые минуты, когда я его создавала. Тау — разумный мир, и он очень напуган возможностью исчезнуть, поэтому я должна его успокоить и… полюбить.
Последнее слово прозвучало так зловеще, что не хватало удара молнии на фоне для окончательной хрестоматийности. На Тамареска я взглянула искоса, он меня не слушал, или делал вид, что не слушает.
— Он будет жить с тобой, — в общей тишине голос Тамареска заставил меня вздрогнуть. Тама не спрашивал, он утверждал, даже приказывал. Я оглянулась, но он уже исчез в хоане.
— Тау, — я потрепала по плечу дремлющего, — Тау.
Он открыл глаза. Шос снова был похож на тридцатилетнего чудака, он расцвел, увидев меня.
— Пойдем со мной, — сказала я. Мы прошли из одного подкожного мешка в другой. Это было возможно, так как подкожные мешки сообщались между собой в хвостовой части Марлен, с ее разрешения мы прорезали тонкую перегородку и спокойно проходили из одного мешка в другой. При желании можно было закрепить перегородку, и никто войти уже не мог бы. Собственно это я и сделала. Предполагая, что как минимум одна пара любопытных ушей имеется на борту, я отвела Тау в самую широкую часть подкожного мешка, где-то в районе брюха.
Тау неловко, стыдясь сам себя, попытался меня лапать, что было пресечено раз и навсегда. Я быстро поняла, что он, скорее пятилетний мальчик, чем тридцатилетний мужчина. Причем мальчик этот желал любви к себе, не женской, но материнской.
— Тау, давай договоримся, что никаких обниманий и целований между нами не будет, — чувствуя себя начинающим педофилом, сказала я.
— Но также делают все люди, которые друг друга любят, — пытался возражать Тау, но по нему было видно, какое облегчение он испытывает.
— Тау, знаешь кто такие проститутки? Ну, или, господи, как я у вас это назвала…
— Ты о тех, кто продает любовь? — глаза у него расширились и заблестели.
— Ох, мужики! Да, о них родимых. Ты думаешь, они любят? А делают они вещи куда смелее поцелуев в щечку.
— Я понимаю. Не всегда любящие люди друг друга целуют.
— Я тебе больше скажу. Они могут всю жизнь друг к другу не прикасаться, это платоническая любовь. Вот такую любовь-дружбу я тебе предлагаю, — я протянула Тау руку. Он не смело пожал ее и умоляюще на меня посмотрел.
— Тау, Вселенная мне все объяснила. Я понимаю, что ты напуган, я понимаю, что ты просто маленький мальчик, который хочет, чтобы его любили. Я очень постараюсь тебя полюбить, но я не уверена, что ты выбрал правильный путь… Но ты еще маленький, — я обняла его, как обычно обнимают детей, и он прижался ко мне.
— И что мне теперь делать? — спросила я. Тау мне не ответил, он пригрелся и уснул.
На меня нахлынуло что-то материнское, я запела что-то тягучее и грустное, делая вид, что это колыбельная. Тау было все равно, он меня уже не слышал. Спустя полчаса я и сама заснула.
Проснулась я от того, что Марлен стояла. Тау тоже проснулся и смотрел на меня восторженно.
— Все хорошо, Тау.
Я встала и перешла в первый подкожный мешок. Гай и Михас накрывали на стол.
— Почему стоим? — спросила я.
— Мы на границе с Силлиерией, Марлен оказалась более прыткой, чем мы думали, — пояснил Михас.
Гай исподлобья на меня покосился и ничего не сказал.
— Где Тама?
— Тебе это важно теперь? — как-то враждебно отозвался Гай.
— Мне и сейчас это важно и потом. Что за детский сад?
— Он очень зол, сам не знает на что, но лучше тебе к нему не подходить, — сказал Михас.
— Если он зол, то тем более нам надо поговорить, — я пошла к хоане.
— Ради всего святого, Свята, — Гай ухватил меня за плечи, — не ходите…
— Я буду решать, что мне делать, — сказала я, прекрасно понимая, что разница в росте и силе слишком велика, и Гай при сопротивлении легко может меня убить. Случайно, естественно.
Гай посмотрел на меня, приподнял одну бровь и нарочито легкомысленно сказал:
