Мне было мучительно стыдно за свою подлую ложь, за то, что любопытными грязными лапами влезла в чужое неизбывное горе, которому никто, никто не может помочь. Очень хотелось поскорее уйти, но на меня накатила страшная слабость. Даже руку поднять было непросто поэтому я спросила:
— Скажите, у вас остались фотографии Марии и Наташи?
Елена кивнула и повернулась ко мне — ее глаза покраснели от слез:
— Да, конечно, сейчас покажу.
Снимки хранились в альбоме с симпатичным щенком на обложке. Первые фотографии, как мне показалось, были сделаны еще пленочным аппаратом. С них улыбались две девушки — блондинка Маша, прекрасная удивительно одухотворенной прелестью, и невзрачная Елена, еще русоволосая.
Затем снимки стали цифровыми, а девушки повзрослели. Еще через некоторое время у Марии появился ребенок — сначала запеленутый кулек, потом смешная малышка, затем…
Все поплыло у меня перед глазами. С последних фотографий на меня смотрела Аля, но не серьезная, какой я видела на кадрах, показанных ее новыми приемными родителям, а безмятежно улыбающаяся счастливая девочка с очаровательными ямочками на щечках.
Ни на секунду не сомневаясь, что принимаю желаемое за действительное, я достала из сумки и протянула Харламовой снимок Али пятилетней давности:
— Скажите, вам эта девочка никого не напоминает.
Елена равнодушно взяла фотографию, взглянула — и задрожала всем телом.
— Знаете, когда вы сказали, что Перевезенцевы могут быть наследниками богатого человека, я решила, что это полная чушь. Даже звонила к вам в агентство, чтобы проверить. Но, похоже, это правда. Девочка с вашего снимка как две капли воды похожа на Алю. Если бы я не знала правду, то решила бы, что это она и есть.
— А вот эта? — я передала Харламовой недавние фотографии Али.
— Тоже очень похожа, но постарше. Так Наташа могла бы выглядеть сейчас.
— Не «могла бы», — мне казалось, я лечу на самолете и попала в зону турбулентности. — Это и есть Наташа. Ее нашли в Приозерске через несколько дней после того, как Мария потеряла рассудок. Девочка сказала, что ничего не помнит. Некоторое время провела в детдоме, а потом ее удочерили очень хорошие люди.
— Что? О чем вы говорите? — Елена взглянула на меня сначала испуганно, а потом ее лицо внезапно исказил гнев. Она вырвала у меня фотографию и с силой схватила меня за плечи, опрокинув почти полную чашку чая и рассыпав конфеты.
— Зачем вы врете? Что вам от нас надо?! У нас нет ни денег, ни связей! Зачем?! Признавайтесь!
Сама не понимаю, как смогла вырваться из железной хватки, но все же сумела. Подошла к проигрывателю, вставила в него флэшку и включила телевизор:
— Смотрите!
На экране появилось изображение празднично украшенного школьного актового зала, в котором Аля танцевала партию снежинки в новогоднем спектакле.
Харламова смотрела на нее остановившимся взглядом. Когда запись закончилась, резко произнесла:
— Вы сказали, девочку усыновили хорошие люди? Дайте их телефон! Хочу с ними поговорить.
— Хорошо, но, если не возражаете, начну все же я…
Я набрала номер своих клиентов, попросила их отойти так, чтобы разговор не слышала Аля, и сказала, что есть новости. Потом передала трубку Елене. Та постаралась взять себя в руки, но голос ее все равно звучал резко и отрывисто. И трубку она сжимала слишком сильно. Я даже подумала, что нужно было достать валидол. Ну, или еще что-то успокоительное. Переживаний у Лены было сегодня много. Как бы не сорвалась…
— Скажите, пожалуйста, — говорила она между тем, — есть ли у вашей приемной дочери родимое пятно под лопаткой? Большое, коричневое… Не под лопаткой? А где? На предплечье?! И шрам под ним…
Трубка выпала из ослабевших пальцев. Харламова села прямо на пол и зажмурилась. Руки ее подрагивали, а из глаз бежали слезы. Точно. Успокоительное было настоятельно необходимо.
Я схватила телефон, попросила клиентов не волноваться, сказала, что перезвоню позже. А потом полезла в сумочку за валерьянкой. Набрав воды из-под крана, я сунула Елене таблетки. Она покорно выпила, даже не поинтересовавшись, что именно. И я стала ждать, когда она придет в себя. Заодно собрала с пола осколки разбившейся чашки.
— Но как же это? — Выдохнула наконец Елена, неловко поднявшись с пола. — Как такое возможно? Вера Васильевна же узнала внучку…
Сначала я задумалась. Действительно, чтобы бабушка — и не узнала родную кровиночку. Но потом я вспомнила…
— Вера Васильевна не знает, где похоронены ее дед, отец и дядя, — проговорила я тихо. — Она не могла вынести, что не сможет навещать могилу внучки. Вот и убедила себя, что неизвестная — это Наташа.
— А почему сотрудники детдома не искали родных найденной девочки? — Лена попыталась было собрать со стола, но я ее остановила. И она покорно опустилась на стул. Улыбаться она все еще не решалась. Словно боялась поверить.
— Они искали. Но, похоже, поиски начались уже после того, как Вера Васильевна опознала тело внучки, — Я собрала посуду и вытерла тряпочкой, лежащей у раковины, лужу со стола. — Соответственно, фотографии Наташи Перевезенцевой из розыска уже убрали. А в Сеть ее снимки не попали; журналисты иллюстрировали свои заметки кадрами из «Квадратуры овала», где на руках у Марии совсем другой ребенок.
— Да, похоже, так и было, — расфокусированный взгляд Харламовой снова стал сосредоточенным. — Когда я смогу увидеться с девочкой?
— На этот вопрос вам ответят ее родители. Я никак не могу повлиять на их решение.
— Значит, вся история с наследством — ложь? — Елена наконец улыбнулась.
— Да. Но обнадеживать вас я не могла, сами понимаете.
— Да, — она поднялась, снова сосредоточенная, энергичная и решительная. — Понимаю.
* * *
Приемные родители возражать не стали. Договорились, что Харламова будет сидеть на скамейке около их дома в то время, когда Аля обычно возвращается из школы, и окликнет девочку. Не возражали мои клиенты и против того, чтобы Елена взяла с собой пса.
— Знаете, — сказала она встревоженно, — я все еще боюсь, что это какое-то дикое совпадение. Наташа видела Ромку еще щенком. Если узнает его — я поверю, что это она.
— Но Аля говорила, что ничего не помнит, — осторожно заметила я. — Так что и пса вашего вполне могла забыть.
— Я понимаю, — Харламова энергично закивала, — но в жизни всякое бывает.
* * *
Утром дня встречи зарядил проливной дождь: бабье лето закончилось. Но к обеду, как по заказу, тучи рассеялись, вновь открыв голубое небо.
Мы с Еленой уселись на скамейке у ворот за час до назначенного времени. Как и следовало ожидать, минуты тянулись невыносимо долго. Я без особого успеха раскладывала пасьянсы на мобильнике, а Харламова, кусая губы, нервно оглядывалась.
Наконец появилась Аля — такая же спокойная и серьезная, как на видеозаписях, с ярким ранцем за спиной.
— Наташа! — воскликнула Елена.
— Гав! — сказал Ромка.
Несколько секунд девочка непонимающе смотрела на нас, потом вдруг улыбнулась и бросилась к псу:
— Ромуальд! Как ты вырос! Совсем большой стал! — Тот рванулся навстречу девочке, повизгивая от удовольствия.
Аля обнимала Ромку, шепча что-то ласковое, он лизал ей руки.
— А меня ты совсем не помнишь, Наташа? — растерянно спросила Харламова.
Девочка оторвалась от собаки, выпрямилась, побледнела, закусила губу и вежливо сказала:
— Здравствуйте, тетя Лена. Конечно же, я вас помню. Вы тоже считаете меня монстром, как мама и бабушка?
— С чего ты это взяла?! Я очень тебя люблю, и твоя бабушка — тоже.
Девочка задрожала:
— В тот день, когда… мама сказала, что я — дьявол, чудовище в людском обличье, и все это знают. Она сказала, что и вы, и Ба так же думаете, — девочка закусила губу и покосилась на трущегося о ее ноги пса.
— Твоя мама была больна! — Воскликнула Елена и бросилась обнимать Наташу. Она прижала девочку к себе и, всхлипнув, запричитал. — Она просто заболела, понимаешь?! Только потому и наговорила тебя все это. А в нормальном состоянии, разумеется, понимала, что ты — очень хорошая девочка, умная, смелая и добрая. И Вера Васильевна так думает, и я тоже!
