— Где случилось?
— Спалить я повелел стойбища эти, — поморщился князь. — Дабы соблазна у мужей не было добра чужого прибрать. Да и тризна получилась честная.
— Почто меня не позвал?
— Не подумал, что тебе сие важно.
— Все едино, княже. Где случилось, поясни. Схожу, посмотрю. У меня глаз всякий есть, может и увижу чего.
— А еще в Ильмене зверь завелся странный.
— Какой?
— Кто видел, сказывали: тело длинное, саженей десять, зеленое. Лапки малые, не видно совсем. Хвост с зубьями, сажен пять. Как вдарит — деревья трескаются. И пасть длинная, с сажень. Глаза на спине, рядышком сидят…
— Крокодил, что ли? — удивилась хранительница. — Откуда он здесь?
— Имени зверя не ведаю, однако же девок он не раз с берега таскал, что белье полоскали али за водой пришли. Рыбаков немало потопил, а лодки переломал. Обломки к берегу прибивало — следы от зубьев на них.
— Это да, — признала Вилия. — Зверей, чтобы лодки на воде грызли, здесь отродясь не случалось.
— Угров с горлом перерезанным у берегов рыбаки находили, — продолжил Словен. — Сказывали, сына моего, Волхова от тех мест неподалеку замечали. Да и вообще из дому он часто пропадать стал, слов моих не разумеет, дел не перенимает. Совсем от рук отбился…
— А следы? Следов чудища озерного возле угров мертвых не было? — перебила его девушка.
— Не ведаю, — отвечал князь. — Не спрашивал.
— Ведом мне похожий обряд, — поднялась, прикусив губу, Вилия. — Такое слуги Аментет в давние времена творили. Им для чародейства жизнь чужая потребна. Коли жертву человеческую принести, то они крокодила способны даже из мышонка сотворить. Спасай сына, княже. Нельзя ему со жрецами Небесного храма сговариваться. Коли им власть дать, они ради обрядов своих всю твою землю в крови утопят. Ничего не останется, окромя славы пугающей. И метохи, мыслю, тоже ими порождены. Бойся, князь. Великая беда пришла на твою землю. Спасать ее надобно, пока искра пламенем не полыхнула. Домой беги, княже. Сына ищи, да держи при себе рядом. Иначе потеряешь.
— А как же бронза твоя неведомая? — поднявшись, попытался обнять ее Словен. — Ты же сказывала, до утра за ней следить надобно…
— Не о том думаешь, княже, — покачала головой хранительница. — Кузнецам твоим, что делать, я на словах поясню. А ты домой беги. И моли своих богов, чтобы не опоздать…
Тревога девушки передалась Словену. Поэтому к кринице он возвращаться не стал, сразу повернул к отмели, на которой трое телохранителей приглядывали за лодками, приказал спустить на воду одну из долбленок и сам взялся за весло, помогая воинам выгрести против течения. Однако добраться до города удалось только к сумеркам.
— Сын мой где? — требовательно спросил князь, проходя ворота.
— Не видали, княже, — пожал плечами один из стражников. — Ближе к полудню выходил, однако же боле не возвращался.
— Увидите — ко мне посылайте, не выпускайте никуда, — распорядился Словен.
Придерживая болтающийся на боку меч, он торопливо дошел до дома, не глядя по сторонам пересек двор, поднялся на крыльцо. Обнял жену, огляделся:
— Волхов где, не знаешь?
— Не сказывал он, любый мой, — повела бровями Шелонь. — Убежал утром с дружками своими. С Ярилой, Бодричем и этим, сыном Скилуровым…
— Руви?
— Да, с ним самым… Сам знаешь, не слушает он ныне никого, убегает все куда-то, а куда — неведомо. Тревожен ты больно, княже. Никак случилось что?
— Не знаю пока, — хмуро ответил князь. — Накажи дворне, пусть мечами опояшутся. За Скилуром девку какую пошли. Да еще… Коли знает кто, где товарищи эти бродят, пусть ко мне явится. Да, и квасу вели принесть, запыхался я.
Шелонь, не рискнув продолжать разговоры с растревоженным князем, вышла из горницы, а Словен, раздраженно пихнув стоящую у стола лавку, отодвинул к стенке свой тяжелый, с прямой спинкой и высокими подлокотниками стул, уселся на него. Вскоре в комнате появились угрюмые дворовые мужики — княжеские скотники, привратники, плотники. В доспехи они облачаться не стали, но щиты прихватили, а на поясе у каждого, рядом с ножом и ложкой, красовался меч в тяжелых, обернутых кожей, ножнах.
— Стол к стене отставьте, — приказал князь. — Сами на лавки пока сесть можете. Авось, не пригодятся ваши клинки.
В горницу вошла простоволосая девочка лет десяти в длинном, явно с чужого плеча, сарафане — даже подол по полу волокся. Поднесла правителю кувшин, прикрытый тряпицей, и медный кубок. Тот налил себе шипящего кваса, выпил, налил еще, тоже осушил, вернул девахе. Та приняла, но не уходила — переминалась с ноги на ногу.
— Чего тебе? — раздраженно спросил Словен.
— Слыхала я, — уставясь в пол, промямлила она, — будто Волхов и приятели его за рекой, у Вороньего холма, для Черного волхва святилище строят.
— Что?! — будто не расслышал князь.
— Строят они… У Вороньего холма.
— Ольгерд! — моментально отреагировал Словен. — Лотарь, Иссупи! Давайте с ней отправляйтесь, сына моего сюда доставьте. Немедля!
Трое подворников, кивнув, поднялись со скамей, вышли из горницы, прихватив с собой девочку.
— Черный волхв где, никто не знает? — спросил оставшихся мужей князь.
Те переглянулись.
— Видать, там же, у святилища своего, — предположил один из них.
Скрипнула на кожаных петлях дверь, внутрь заглянул взъерошенный охотник. Кашлянул, вошел, низко поклонился, тиская шапку:
— Звал, княже?
— Звал, Скилур, — кивнул правитель. — Вопрос мой без тебя решился, однако же ты садись. Мыслю я, разговор мой с сыном тебе тоже важен. Они ведь с твоим Руви завсегда бегают.
— Бегают, — вздохнул охотник. — А куда — и не ведаю. На меня сыночек мой ныне волком смотреть начал. Где днюет — не ведаю. Где ночует — не ведаю. Забежит раз в несколько дней, схватит что из струмента, да и опять бежит.
— Садись, — указал на скамью князь. — Милостью богов, скоро мы сие узнаем.
Темнело. Шелонь в темном сарафане, расшитом тюльпанами, с заплетенными в косы и забранными наверх волосами прошла по горнице, зажигая один от другого и расставляя на подоконниках, на столе, на полке над головой князя глиняные масляные светильники. Захлопали запираемые на ночь ставни. Неуклонно приближалась полночь — час темных сил. Однако мужчины, сдерживаемые княжеской волей, ждали, старательно подавляя зевоту.
Наконец на улице грохотнули ворота, по ступеням крыльца застучали сапоги. Первым в горнице появился Иссупи, поклонился, отступил в сторону. А следом мужи увидели и Волхова. За лето он успел сильно подрасти, плечи раздались, а руки явно потолстели, отчего казались короткими и слегка скрюченными.
