Слезы текут по щекам, и вместе с ними из моего тела выходит вся накопившаяся за долгие годы жизни дрянь.
Но слезы — всего лишь вода. Всего лишь запасы моего личного одиночества.
Даже когда он пьян, он все равно понимает, каждое мое слово, осознает каждое свое действие. Даже когда он пьян — он предсказуем.
Я получаю пощечину.
— Снова ложь! — Чтобы крикнуть громче меня, ему даже не приходится надрываться. Игра… игра, в которой я снова проиграла.
Щека горит огнем. Снова это ощущение, как будто к коже приложили клеймо. Но самое главное даже не это. Обида жжет тело изнутри, это сосущее, опустошающее чувство унижения. Чувство того, что тебя снова предали, бросили, обманули.
С трудом я заставляю себя поднять голову и снова посмотреть ему в глаза. Даже в темноте — это принципиально важно.
— Но ты мне тоже ничего не говорил. Не предупреждал, что ты с ними в сговоре! Ты сделал так, чтобы я поверила в то, что избавилась от Кима! "Кто такой Ким?", — передразниваю его я. — Ты все знал! Все вы были в курсе с самого начала! Меня! Вы обманули меня! — Голос срывается — последние слова глушат слезы.
— Есть вещи, которые тебе лучше не знать, Кесси! — кричит в ответ он (рычит).
— Где Жи?! Она тоже замешана, ведь так?!
— Она в безопасности.
— Какой нахрен безопасности?! Ты, придурок, отвечай, где она!
Я сама не замечаю, когда наступает тот момент, когда я начинаю тыкать указательным пальцем ему в грудь. Делаю вид, как будто он мне что-то должен за то, что соврал. Делаю вид, потому что не уверена до конца, правда ли то, что я слышу сейчас. Теперь я уже ни в чем не уверена.
Черты его лица разглаживаются, и в темноте он уже не выглядит таким озлобленным. И он даже не выглядит… пьяным?
Затем — понимаю. Алкоголем пропитана его кожа, алколем пахнет от его губ, от его рук, но сам он — не пил. Снова они заставляют меня наступать на одни и те же грабли просто потому, что знают — я почувствую.
Я прекращаю дышать — только прислушиваюсь к тому, как бешено мое и его сердца колотятся о ребра. Как птицы, запертые в клетки.
— Ты… — Мой голос дрожит, вибрирует от раздражения. — Ты… ублюдок, ты не пил! Ты трезвый! Трезвый! Сволочь!..
Но на мои слова он только как-то по-странному поджимает губы, словно сдерживает рвущийся наружу смешок или едкое замечание. Сейчас он выглядит как ребенок, чей гениальный план раскрылся, но при этом сам план не теряет для него своей гениальности.
Еще через мгновение — его широкая ладонь накрывает мои губы, и я больше не могу вымолвить ни слова. Не могу назвать его всеми известными мне ругательствами. Но он и без этого все о себе знает.
Нарочито медленно ("как злодей в плохом кино", — тут же про себя подмечаю я) он подносит указательный палец свободной руки к своим обветренным губам.
— Не кричи, Кесси. Могут услышать.
Но я даже если бы захотела, уже не смогла бы кричать, потому что сил уже не осталось, кислорода в легких — тоже.
Я осторожно хватаю его за запястье обеими руками, чтобы он понял — я не буду кричать. И он, кажется, понимает — именно поэтому и отпускает.
Я сглатываю.
— А опекуны Жи?..
— Тоже подставные, — он кивает.
— И весь этот спектакль?..
— Да, для тебя. Каждое слово, каждый жест, каждое невинное лицо. Мы не учли одного: ты никому из нас не поверила. Подумала, что умнее.
— Ничего я не думала…
— Не гони пургу, Кесси! Все ты думала! Или как ты там это называешь? Чувствовала?
Я замолкаю. Мне больше нечего ему сказать, не о чем спросить. Теперь все и так понятно. Без слов.
Ужасно начинает раскалываться голова. Такое чувство, будто кто-то изнутри черепной коробки прессом давит на мои мысли, чтобы я окончательно перестала быть собой, чтобы подчинилась другим, более сильным. А я. Мне так и не удалось стать сильнее. То, что я как-то меняюсь, было всего лишь иллюзией. А я сама — лишь лакомым куском, который кому-то — я не знаю, кому именно, — так и не удалось между собой поделить.
— Мне надо к воде… — неопределенно бормочу я. Сама не распознаю своих слов — все тело словно в огне.
Джо больше ничего не говорит — просто обхватывает меня за плечи (как будто ничего и не было) и тащит меня куда-то на запад. Куда-то — наверное, к мосту.
— Можно один вопрос? — Мои слова — это больше не мои слова. Это теперь вопросы кого-то другого. Кого-то внутри меня, кто оказался сильнее. Кому удалось выбраться из своей одиночной камеры.
Я не вижу — чувствую, он кивает.
— Задавай.
— Тебя… тебя и в самом деле зовут Джо?
— Кажется, мы это уже обсуждали, — возражает он.
— Так как?
Он что-то отвечает, но я уже не разбираю его слов.
…
Бруклинский мост освещен даже ночью. В Нью-Йорке вообще едва ли можно найти место, где ты не будешь на виду. На свету.
Проносящиеся же мимо машины, как фоновый шум. Они не раздражают — скорее, заменяют привычные монотонные стоны за тонкими стенами. Тихое дыхание Джо тоже — не фон. Но мне бы не хотелось, чтобы он сейчас ушел, бросил меня на середине бесконечного моста, ведущего на Манхэттен. Я уже с трудом различаю исходящий от его кожи запах спиртного — этот запах заменяется другими: выхлопными газами и его вечным приторно-сладким ароматом.
Эта ночь — одна из самых холодных ночей за всю осень, но я не чувствую холода. Физические ощущения уже не имеют никакого значения. Я даже ветра не чувствую. Зато чувствую что-то иное.
Одиночество ли?..
Огни моста яркими поплавками отражаются в ленивом течении реки, и мне кажется, что в темноте я могу разобрать на поверхности воды и свое лицо тоже. И его лицо…
Губы пересохли, в горле странное саднящее чувство, но больше я ничего не ощущаю. Точно нервы перестали подавать мозгу необходимые сигналы. Но сейчас это уже не входит в то, что важно.
Чувствовать себя точно прибитой гвоздями к полу — это другое. Это — важно.
Дым от проезжающих мимо со скоростью света машин заглушают весь впитанный организмом воздух, и вскоре я уже осознаю, что дышать снова нечем — легкие снова забиты какой-то мразью.
Джо по-прежнему держит меня за плечи (боится, что я спрыгну с моста?), и его пальцы впиваются в мою кожу. Даже сквозь куртку, сквозь майку — я чувствую.
