Станкович очень не любил, когда рядом находился кто-то, кому он не мог всецело доверять. Нервничал. То ли дело Климов. Деревенский паренек. Его насквозь видно. Бывает ляпнет что-нибудь по недомыслию, от чистоты разума. Станкович по мере сил наставлял Климова на путь истинный, верил, что из того выйдет толк.
Старший нажал на звонок. Раз и еще раз. Ждали, сохраняя молчание, прислушивались. В квартире очень долго было тихо. Потом щелкнул замок, зашаркали по паркету тапочки.
Дверь открыл пожилой мужчина в роговых очках.
– Профессор Савойский? – поинтересовался вкрадчиво Станкович.
– Д… да. Это я, – слегка заикаясь ответил тот.
– Собирайтесь, поедите с нами.
– Савва, – послышался женский голос, – кто там?
– Эт-то ко мне, Ирочка, – ответил профессор растерянно.
– Не будем пугать соседей, – предложил Станкович, – они у вас, наверное, не в меру любопытные.
– Конечно-конечно, подождите здесь, товарищи… – Савойский осекся, обращение «товарищи» к людям в кожанкам, которые очевидно пришли его арестовывать, звучало неуместно.
Профессор аккуратно прикрыл дверь. Замок не щелкнул. В квартире возбужденно заговорила женщина, по всей видимости, жена профессора, потом все стихло.
– Без пыли возьмем! – уверенно сказал Станкович. – Я эту публику хорошо знаю.
Профессор появился спустя пятнадцать минут, держа в руке маленький кожаный чемодан.
– Мы вас заждались, – укорил его старший.
– С ж-женой хотел попрощаться, – проговорил профессор, самообладание ему внезапно изменило: – Скажите, ведь ничего серьезного?! Это, ведь, так, просто, чтобы выяснить…
– Ага, ничего серьезного, – заверил его Климов, – пару вопросов зададут и отпустят.
– Пошли, – скомандовал Станкович.
В машину сели в том же порядке. Старший группы на переднем сиденье. Арестованный сзади, зажатый между чекистами. Водитель глянул на пожилого профессора мельком, осклабился. Определил наметанным глазом – этот долго не протянет. Да и по разговорам было ясно, к старику собираются применить дознание с пристрастием, а значит с Лубянки он не выйдет – вынесут вперед ногами.
Савойский сидел, закусив губу, чемоданчик держал на коленях, обхватив руками, как спасательный круг. Знал, что ничего хорошего его не ждет, и все равно надеялся. Мучительно прокручивал в голове, кто же мог настрочить донос. За всю свою долгую жизнь он никому никогда не сделал зла. Во всяком случае, старался не делать. Жил по законам совести. Значит, кто-то позавидовал. Хотя чему завидовать. От расширенной жилплощади он отказался по собственному желанию. Считал, нечестно жить в трех комнатах, когда большинство ютится в крохотных комнатушках. Ирина, помнится, очень переживала. А потом расплакалась, обхватила его голову, поцеловала в губы, сказала, что счастлива жить с честным человеком, хоть это очень тяжело порой. Действительно, чему завидовать. Кафедра, которую он возглавлял, делала успехи, но весьма скромные. Государственные награды, правда, сыпались, как из рога изобилия, но дополнительного финансирования не давали, да и особых льгот он не заработал.
Машина летела по пустынным столичным улицам. Въехали на набережную Москвы-реки. Cидящий слева от профессора чекист достал пистолет и хладнокровно выстрелил в затылок водителю. Тот рухнул на руль. Следующим выстрелом чекист вышиб мозги Станковичу. Машину занесло и потащило боком. Климов закричал, попытался выхватить из кобуры пистолет, и не успел. Последнее, что он увидел в жизни – дыра в вороненом стволе. Андрей спустил курок.
Автомобиль влетел в ограждение, целая секция сверзилась вниз, и завис правым передним колесом над водой. Не перевернулись только чудом.
Савойский смотрел на чекиста с ужасом, не понимая, что происходит.
– Вылезайте, – скомандовал Счастливцев. Первым выбрался из машины, помог профессору. – Слушайте меня внимательно. Против вас сфабриковано обвинение. Я отлично знаю, как ведут дела на Лубянке. Скорее всего, завтра вы были бы уже мертвы. В Москве вам делать больше нечего. Если вернетесь, вас обязательно схватят. Берите жену, и немедленно уезжайте. Вы меня поняли?
– Но куда?
– Это уже не мое дело! – резко ответил Андрей. – Идите. И постарайтесь никому не попадаться на глаза. Я займусь машиной, пока еще не слишком поздно. – Поскольку профессор медлил, пришлось не него прикрикнуть: – Да идите же! И никому ни слова о том, что произошло.
Счастливцев уперся в задний бампер, и почти без труда столкнул автомобиль в реку. Некоторое время он плыл, потом погрузился в воду. На поверхности забурлили, вздуваясь и лопаясь, крупные пузыри. Андрей развернулся и, не оглядываясь, побежал прочь.
***– И что дальше было? – поинтересовался я. По мне, так россказни Кухериала все больше напоминали сказку.
– Большое разбирательство случилось, – поведал бес. – Но, как ты можешь догадаться, Счастливцеву удалось ускользнуть. Он, кстати, многим помог, пока служил в органах. И очень многие были ему благодарны. Потом ему пришлось на время уехать на север.
– Ага, – осклабился я, – значит, все же, загребли мента.
– Загребли, да, – ответил Кухериал, – наша заслуга. В то время мы, вообще, здорово развернулись. Москва, Питер – были у нас в кулаке. Да что там Москва и Питер, почти вся страна, от края до края. За исключением разве что Соловецкого острова – слишком уж там святой дух силен, еще с тех давних времен, когда там монастырь поставили. В общем, постарались мы. Мента взяли. Измордовали изрядно. Но до расстрела дело так и не дошло. Тут уже заслуга святых. Так что поехал он на север. Мы очень хотели, чтобы на рудники, на каторжные работы, откуда не возвращаются, туда, где от работы кони дохнут. На худой конец, лес валить в условиях Крайнего Севера, чтобы ночью лечь спать и не проснуться. Не получилось. Светоча отправили на вольное поселение. А потом война началась. И враг народа оказался неожиданно нужен своей жестокой родине. Так что из Сибири Светоч отправился прямиком на фронт. Тоже мы постарались. Где проще всего на пулю нарваться – на войне. Там ему самое место, среди канонады, под дождем из осколков.
– Так он воевал? – поразился я. Как-то не вязался в моем сознании мент с образом ветерана Великой отечественной. Те, кто остался – старички, божьи одуванчики, а этот – полон сил и стремлений. Как он меня из поезда вышвырнул. Хлоп, и готово.
– Воевал, – откликнулся бес, – очень мы тогда старались, чтобы отвоевался. Но из всех боевых операций выходил живым – живехонек. Сознание у него на войне очень часто клинило. Гавриил раз за разом брал над ним шефство. Его бы в госпиталь списать, для особо буйных, а ему награду за наградой давали. Так и дождался победы. Ты можешь себе такое представить, дошел в штрафбате, почти до Берлина, да еще в чине младшего лейтенанта. А потом из армии уволился, вернулся на гражданку, и что ты думаешь?.. Пошел снова отстаивать справедливость в органы правопорядка. Записался в ряды доблестной советской милиции. Разгул преступности в послевоенные годы был сильный. Непаханое поле для такого человечка, как наш с тобой клиент. Сколько он людей тогда лихих погубил, сколько по лагерям и тюрьмам распихал – не сосчитать. Если бы я мог, честное бесовское, вот этой самой рукой, – Кухериал продемонстрировал ладонь, – шлепнул бы гада. Но, увы, – он погрустнел, – это не в моей компетенции.
