– Заказуха намедни поступила, Се-ева, – сказал Штырь. При разговоре он характерно растягивал гласные, как все блатари.
Собеседник Штыря ничего не ответил, продолжая точить карандашик.
– Короче, дело ма-азявое. Надо мусора одного па-ачикать па-а-тихому.
Карандаш становился все острее.
– Бе-эрешься?
– А кто просит? – поинтересовался Сева, не поднимая глаз.
– Солидные люди просят. Не-э шушера ка-акая-нибудь. От самого Пари-икмахера ма-алява пришла.
– От Парикмахера говоришь… – Сева аккуратно положил карандаш на стол. – Тогда возьмусь. Кто такой?
– И-ищейка ментовская безма-азовая. Таких пачками ва-алить можно без последствий.
– Цену сбиваешь? – прищурился Сева. – Зря. У меня прейскурант стандартный…
«С боем взяли город Брест, город весь прошли, а последней улицы название прочли», – надрывался репродуктор в парке.
Андрей Счастливцев сидел за столиком, разглядывая молодых девушек в сатиновых платьицах, дымил папиросой. Перед ним на столе стоял початый стакан неизменного портвейна и пиво.
***– Погоди-ка, – остановил я Кухериала, – где-то все я это уже видел. Ну да. Вот точно также он сидел в кафе возле платформы «Маленковская», там еще недалеко до метро «ВДНХ», если дворами. Пиво, портвейн, девушки. А я с винтовкой на чердаке.
– А я о чем, – времена идут, но ничего не меняется. Сорок седьмой год. Или две тысячи десятый. Для него нет никакой разницы.
– Ладно. И что же дальше было с этим самым Севой?
***– Можно? – к столику Андрея подошел не слишком трезвый с виду человек с ополовиненной кружкой в руке.
– Пожалуйста.
Незнакомец встал рядом. Отхлебнул пиво.
– Фронтовик?!
– А тебе что за дело?!
Прозвучало грубо.
– Да ты не обижайся. Вижу, что фронтовик. Вот я и подошел. Подумал, дай перетру с понимающим человеком.
– Что за разговор?
– Да какой там разговор. Так… По душам хотелось побалакать.
– Вряд ли получится, – сказал Андрей, – по душам…
– Это еще почему… рылом я для тебя, что ли, не вышел?
– Да нет, просто не умею говорить по душам.
– Это ты так думаешь, – правой рукой Сева держал кружку, а левой сжимал в кармане заточку. – По душам все умеют говорить… Надо только попробовать.
Голос звучал успокаивающе. Чтобы клиент не дернулся.
Сева придвинулся поближе к Андрею, сделал вид, что пытается обнять его за плечо, дернулся, и вдруг обмяк. Счастливцев вздрогнул, приходя в себя, оттолкнул недавнего собеседника, и быстро пошел прочь.
Любитель задушевных бесед медленно сполз на землю. В левой половине груди торчала аккуратная рукоятка заточки, на серой фуфайке быстро разрасталось темное пятно.
– Уби-или! – заголосила какая-то женщина.
***– Мда, – выдавил я. – И вот так всегда?
– Всегда. Времена меняются, обстоятельства нет. Между прочим, ты уцелел только благодаря моему вмешательству. Несколько раз был на волосок от гибели. И всегда я тебя вытаскивал.
Кухериал выглядел серьезным. Только глаза смеялись. Но я решил ему поверить – что с него возьмешь, нечисть, вот глаза и озорные, как у шкодливого подростка.
– А дальше что?
– Дальше-то? Он еще немного поработал в органах. Подался на север. В те места, где жил до войны. Там на него случилось еще одно покушение. Снова со смертельным исходом. Так что оттуда ему пришлось в срочном порядке перебираться в Подмосковье. Пока не поймали. Потом он добровольно лег в психиатрическую клинику. Думал, врачи ему помогут. Не помогли.
– Еще бы они ему помогли, – я хмыкнул, вспомнив профессора Тумасяна. – Общался я с этими докторами. Им бы кто помог.
– Ну да, ну да, – важно заметил Кухериал. – Психиатрия – лженаука. Злых духов надо изгонять, тех, что в тела вселяются и высшую нервную деятельность начинают контролировать, а они их наркотой пичкают. Нехорошо. Хотя, с другой стороны, кому как. Некоторым нравится. В общем, в девяностых годах Светоч вернулся на работу в органы. Не смог унять ментовский зуд, очень ему хотелось бороться за справедливость. В новые времена мы только укрепили свое присутствие в России. Вот ты, к примеру, не замечал, что раньше было – райотдел, райисполком, райком, а теперь сплошная администрация и даже деление по административным округам. И пока мы так сильны, у нас есть все шансы, чтобы его прихлопнуть.
– Мда, шансов-то немного, – проговорил я с сомнением.
– С чего это немного?
– Если столько киллеров пытались, и ничего не смогли. А вообще, познавательно, – я только сейчас заметил, что заведение опустело.
– Старался, – Кухериал приложил руку к груди и слегка поклонился. – Во всякой истории должны быть и смысл, и назидательность, и мораль. Или амораль…
К нашему столику вальяжной походкой приблизился официант. За его спиной маячили невзрачные бес и ангел. Судя по виду, пьяные всумерть. Парочка вяло переругивалась, толкая друг дружку.
– Мы закрываемся, – сообщил официант.
– Пошли, Васисуалий, – Кухериал потянул меня за рукав. Я не отвечал, тупо глядя на пустую бутылку портвейна и зажатый в руке граненый стакан.
– Ты что, оглох?! – заорал официант. – Я говорю, закрыты мы!
– Да, да, да, – забормотал я, и следом за бесом побрел к выходу. – Может, его пристрелить?! – проворчал я, язык едва ворочался во рту. – Грубит, зараза…
– Не надо. У него работа такая, вредная. Отправляйся лучше сейчас домой, Васисуалий. Тебе надо выспаться. Утром отправимся в дорогу.
– Куда? – заинтересовался я. – Опять какой-нибудь шабаш? Или пойдем пить портвейн?!
– Фи, Васисуалий, сколько можно пить портвейн?! Ты же не хочешь выглядеть, как Аикиль. Нет, теперь никаких шабашей и никакого портвейна. Я тебе кое-что подарю, а потом мы спустимся прямиком в ад, – Кухериал захохотал, потирая ладошки. Запел хриплым баритоном: – Спускаясь по лестнице в небо, ты идешь туда, где ты не был. В ад, в ад, ты по-па-даешь в ад… В общем, – добавил он уже тише, – мы встречаемся завтра на крыше твоего дома. Уверен, тебе там понравится.
– На крыше? – Удивился я.
– В аду, дорогой мой Убийца Светоча. В самом пекле! Знаешь поговорку? Если ты не будешь каждое воскресенье посещать ад, то после смерти окажется в церкви, – бес мелко захихикал, и козлиная бороденка затряслась, солидарно выражая веселье. – Только представь себе этот ужас? Слушать псалмы и проповеди целую вечность. Вот уж наказание из наказаний.
– Все лучше, чем жариться на сковородке, – возразил я.
Город с крыши выглядел ничуть не лучше, чем из окна какого-нибудь местного вахтера – разве что перспектива шире. Мертвая стройка, – торчащие беспорядочно из бетона металлические стержни, провалы окон, ржавая трубы, – объект постапокалипсического урбанизма. Так заброшенные дома и заводские постройки называл Владик. За отличное владение русским языком я его уважал, за постоянное желание выпендриться недолюбливал. Низкие деревца в осенней листве желтели за недостроем. Шумел снующими автомобилями проспект. Над асфальтовым полотном яркими квадратами вгрызались в серый пейзаж рекламные щиты. А за проспектом висела пелена утреннего тумана. Легкого, словно перистые облака или переживания ребенка. Сквозь бледные разводы тумана проглядывали все те же унылые коробки промышленной зоны.
