Потом всё смешалось, порвалось на отдельные картинки, не связанные друг с другом ни временем, ни местом.
Вот связки сухих трав, свисающие с перекладины над головой. Они лезут в лицо, мешают сосредоточиться. Темно так, что приходится рубить наугад. Но вокруг сгрудилось столько мешающих друг другу, что все удары находят цель.
Вот жёсткая глина скрипит под лопатками: всё-таки повалили на пол и сейчас будут добивать. Вот чудовищный запах чеснока и жареной баранины из раззявленного рта: один из белых бурнусов взгромоздился на грудь и тянется к горлу гнилыми зубами. Руки прижаты к полу, меч выбит и отлетел куда-то под стол. Какой же он тяжёлый — мелькает в голове.
Вот скорченное тело под ногами. Оно истыкано ножом, который, в конце концов, удалось вытащить из сапога. Хороший нож — лёгкий и острый, как жало осы. Жаль, что он застрял в чужом черепе и вырвался из скользких от крови пальцев. А ведь казалось, что всё, конец.
Где-то в промежутках между этими картинками потерялись Гвидо и другие гвардейцы, что бились рядом. Теодор не запомнил, как и куда они исчезли. Он был так занят врагами, лезущими со всех сторон, что только отступив в самый дальний угол фундука, понял вдруг: рядом никого нет. Дальше были только безумные пляски на массивном столе и удары по тянущимся из темноты рукам. А потом толчок под колени, сваливший на пол, прямо под ноги воющей толпе.
Потом Теодор долго плавал во мраке, душном, как сон больного лихорадкой. Голова гудела, из-за гула пробивались тягучие голоса, говорящие на незнакомом наречии. Потом голоса стали громче, злее, и пришла мысль зажать уши. К своему удивлению, Теодор не смог этого: руки не подчинились.
А когда заплутавшая душа вернулась в покинутое тело, то принесла с собой невыносимую боль. Теодор взвыл, но рот оказался забит чем-то жёстким. Похоже, что принц лежал на животе со связанными за спиной руками, свисая с чего-то тёплого — и это нечто двигалось. Ноги и голова болтались на весу, подпрыгивая в такт движению. В виски тяжело била застоявшаяся кровь. Затылок пекло огнём: никто и не подумал закрыть его от солнца.
Это лошадь, понял вдруг Теодор, вцепившись зубами в сухую штуку во рту. Кусок дерева, подобранный под ногами — вот что это. Пустынники всегда используют кусок дерева вместо кляпа: засунув его в рот, туго перевязывают челюсти лоскутом ткани. Получается крепко, надёжно: не выплюнуть, не разжевать. А ещё пустынники всегда перевозят пленных именно так: выкрутив руки за спину и перекинув через седло вниз лицом.
Сначала принц попробовал затолкать кляп глубже в горло, в надежде перекрыть воздух. Но не вышло: деревяшка приросла к пересохшему нёбу. Тогда он сосредоточился на крови, бьющей в виски. Спустя некоторое время ему стало казаться, что удары стали сильнее: голова была готова взорваться. Взмолившись Гаалу, чтобы это произошло быстрее, Теодор стал ждать смерти. Поэтому пропустил момент, когда лошадь остановилась, и его швырнули на песок.
Сильные руки, пахнущие верблюжьим потом, сорвали с головы платок, закрывавший глаза, и по ним безжалостно полоснуло светом. Принц заморгал, но жжение под воспалёнными веками от этого лишь усилилось. Налетевший ветер запустил в лицо пригоршню мелкой, едкой пыли.
Потом те же руки размотали повязку и выдернули изо рта постылую деревяшку, а вместе с ней чуть не половину языка. При этом едва не вывихнули челюсть — очень, очень грубая работа. Кажется, они не собираются со мной церемониться — подумал Теодор, сплёвывая кровь в песок. Может, они не знают кто я такой? Хорошо — тогда смерть будет быстрой.
Сквозь дрожащую пелену Теодор разглядел колонну всадников, показавшуюся ему бесконечной. Они проезжали мимо, бросая на коленопреклонённого принца косые взгляды, поднимались на красный глиняный холм, исчезали за ним. А сзади, из-за другого холма, вырастали новые.
Щурясь, Теодор разглядывал воинов Агда. Белое солнце превратило вчерашние тени в обычных пустынников, сухих и тонкокостных, будто женщины. Одни держали в руках копья, у других на бёдрах болтались сабли, третьи владели лишь каменными топорами и обожжёнными на конце кольями. В целом, вооружены всадники были неважно. Похоже, их преимуществом было количество.
Без белых бурнусов воинство Агда выглядело толпой оборванцев. В основном, пустынники были одеты в длинные, до щиколоток, рубашки — грязные, рваные. Были и те, кто кутался в лохмотья, и те, кто не носил никакой одежды, кроме набедренной повязки. Но у каждого была невысокая лошадь неприхотливой пустынной породы. А некоторые вели в поводу и вторую, запасную. Теперь ясно, как Агду удалось преодолеть столько лиг и появиться там, где не ждали.
Сзади что-то сказали, коротко и отрывисто. В плечи тотчас же вцепились и потащили направо, разворачивая. Принц попытался раздвинуть колени, чтобы удержаться и не упасть вниз лицом. Это у него почти получилось.
Потом его резко дёрнули за ворот, заставляя подняться. Теодор с трудом подавил желание стряхнуть песчаную маску, прилипшую к потному лицу. Руки не развяжут, нечего и надеяться. Остаётся сплёвывать попавшие в рот песчинки и мотать головой, пытаясь сбить вязкую слюну, повисшую на отросшей бороде.
— Кто ты? — спросил человек на белоснежной кобыле. Из-под наброшенного на плечо плаща виднелся гвардейский нагрудник, снятый ночью с кого-то из убитых. На нём были хорошо заметны багровые полосы запёкшейся крови. Из-под солдатской юбки, потерявшей в бою пару кожаных полос, торчали грязные ноги в плетёных сандалиях. Теодор не мог отвести взгляд от чёрных пяток.
Рядом стояло ещё четверо пустынников, смуглых и жилистых. Их лошади были им под стать: такие же сухие, с тонкими ноздрями. Похоже, этот варвар в доспехах мертвеца здесь главный, а те четверо его телохранители. Итого пять. Да сзади ещё двое — из-за плеча высунулись их пляшущие на песке тени. Семерых, увы, не одолеть, даже с развязанными руками и свежей головой. Остаётся лишь умереть, но даже для этого придётся постараться.
— Кто ты такой? — повторил человек в окровавленных доспехах. Похоже, он начинает злиться, и это хорошо. Надо только помочь ему, совсем немного.
— А ты кто такой?
Главный весело оскалил белоснежные зубы. Выглядело это диковато, но принц вдруг понял: пустынник не злился. На самом деле он ликовал, и оттого скалился. Вёл себя так, как привык, так, как его научили в детстве.
— Я — Чага, тысячник Посланника…
Тысячник, повторил про себя Теодор. Дай судьба мне хоть ещё десять шансов, результат был бы тот же. Что может полусотня против тысячи? Тем более, на плоской равнине, где нет стен, за которыми можно укрыться от стрел.
