— Нет, — вздохнул глава Первого Отдела, — это почти невозможно. Для нас — в первую очередь, потому что мы смертны. Они могут столетиями держать осаду.
— Надо воспользоваться внезапностью, — настаивал Джефри. — Хотя бы дадим надежду тем, кто останется в живых и в здравом уме. У нас не так много времени.
Он, конечно же, озвучил ту истину, которая и так была всем понятна. Но почему‑то всем стало еще хуже оттого, что она была произнесена вслух. Вестерс, казалось, углубился в собственные мысли и ушел от происходящего. Но вдруг он медленно выдохнул и оглядел всех, кто в этот момент смотрел на него, в том числе и Гермиону, которая уже стояла в полуметре от Джефри.
— Я тоже считаю, что нам не следует дожидаться следующего рассвета. Но план битвы необходимо должен быть разработан. Я предлагаю начать обсуждение прямо сейчас.
Все мужчины согласно кивнули и стали продвигаться вглубь здания, которое, по–видимому, совсем недавно было общественным кинотеатром. Перед экраном было немного места, чтобы сесть. Джефри собирался последовать за начальником, когда его остановила Гермиона.
— Я… — начала она и смолкла.
— Гермиона, у нас срочное совещание, потом обязательно поговорим. Наверняка Вестерс решит подкрепиться тем, что осталось, и…
— Нет, — едва не пискнула Гермиона, протянула к нему руки и опять опустила их. — Потом мы не поговорим. Так всегда бывает…
— Поговорим! — твердым голосом сказал Джефри, глядя ей в глаза, и затем мгновенно присоединился к остальным.
Гермиона подавила рыдание и испуганно оглянулась: ей показалось, что Рон все это время стоял за ее спиной. Но Рон тоже стоял рядом с Вестерсом, а значит, собирался в бой.
— Ты тоже хочешь туда, да? — спросила Джинни.
Гермиона молча кивнула.
— Иди. Иди, я буду здесь вместо тебя. Конечно, я не так расторопна, как ты, но со мной останутся еще некоторые женщины, я уверена.
— А если на вас нападут?
— Ну, ты и сказала! — Джинни тихонько рассмеялась. — У нас тут, в любом случае, куда безопаснее, чем будет у вас там.
— И все‑таки…
— Что все‑таки? Ты ведешь себя прямо как Гарри: взваливаешь на свои плечи буквально все. А ведь именно сейчас речь идет о «коллективном мышлении», если хочешь.
— Я все это понимаю. Я не знаю, что со мной происходит.
— Да то же, что и со всеми. Если Гарри успеет спасти хоть кого‑нибудь, это уже будет на грани чуда…
— Он может, — уверенно сказала Гермиона, — и спасет, я не согласна с методом Вестерса.
— Может, и к лучшему, — улыбнулась подруга и отошла к одному из безумцев, начавшему рвать на себе одежду.
Гермиона же тихо прокралась к совету мужчин и встала рядом с Холборном. Совет трудно было назвать советом, потому что говорили на нем немногие, однако план был намечен, Вестерс велел всем набираться сил и отдохнуть и назначил выступление на шесть часов вечера.
На улице, в самый разгар лета, царствовала зимняя серость.
* * *
— Когда‑то мы все были недалекими, приземленными людьми. Но совсем не в теперешнем понимании. Мы набирали воду из ручья, укрывались в тени деревьев, наслаждались прохладой, оставленной весенним дождем. Мы собирались в круг у костра и гадали по языкам пламени, какие перемены принесут нам грядущие события. Мы были благодарны земле за то, что она нас родила и вскормила, ветру — за то, что он охлаждал летним днем наши разгоряченные лица, облакам — за то, что они давали нам возможность развивать наше эстетическое начало. Мы были верными и умели дружить. Мы сеяли зерна не для того, чтобы их собирать и есть, а чтобы их было все больше и больше, и чтобы море золотых колосьев простиралось вдаль, насколько хватает глаз. Мы бегали наперегонки с волками и лисицами, не заботясь о том, кто придет к финишу первым. Нас ласкали суровые волны океанов, подбрасывая иногда до небес, но мы любили их, и они нас отпускали. Мы слагали песни о звездах и бесконечных путешествиях, из которых возвращаются лишь затем, чтобы поведать о самом прекрасном и невероятном, а потом опять покинуть кров. Мы строили дома из соломы и глины и радовались каждому дню, когда на свет появлялось что‑то новое, сделанное своими руками. Мы не любили войну, но и о ней мы пели много и торжественно, потому что именно в ней закаляются сердца и оживает внутреннее пламя.
Вождь замолк на мгновение, вновь раскурил свою трубку и обвел взглядом немногочисленное племя.
— А что произошло теперь? Мы подчинили себе природу ритуалами, мы вывели из нее все, что нам хотелось, и мы оставили ее. Простецы чем‑то лучше нас. Чем? Они просто не умеют жить иначе. Им не хватает того, что есть у нас, так сильно, что они изыскивают все новые способы причинения зла, а мы в основном пользуемся старыми. Но они забыли предания, а мы помним, и потому на нас лежит основная ответственность за то, что небо ополчилось на нас. Мы должны были больше обращать внимания на то, что творилось вокруг нас. Простецы — они любят войну, так кто сказал, что мы должны быть ими? Мы пошли дальше, мы окружили себя ореолом непобедимости и знания, которое недоступно другим, простым смертным, и это не сойдет нам с рук. Не нужно было делиться знанием, нужно было хранить то, что ни в коем случае нельзя было терять. А теперь все кончено, мы можем только наблюдать за концом истории и пытаться удержать то, что еще хоть как‑то может уцелеть…
Вождь оборвал себя на полуслове и погрузился в долгое молчание. Испуганно притихло племя: никто не переговаривался, не подавал друг другу тайных знаков — все внимание было сосредоточено на том, что скажет старший и мудрейший из Людей Тайного Мира, который уже не был тайным, но сливался с тем, внешним, в общем хаосе, состоящем из страданий и горя.
— Если бы шанс и был, нам не следует его искать, — медленно проговорил Вождь, и все тотчас ожили и зашумели.
Чем больше спорили Люди Того Мира, тем яснее им становилось, что ничего не вернешь, можно лишь построить что‑то принципиально новое, отказаться от присущей им всем заносчивости и чувства обособленности от всего остального мира и заложить фундамент новой идеологии, нового Государства. В таких спорах истина обычно не рождается, но Вождю отрадно было видеть, что люди хотят сами принимать ответственность за будущее своих детей. Знания можно было заморозить, предоставить на попечение самой Истории, а в этот момент возводить новый мир, камень за камнем, на месте рухнувшей цивилизации. Время текло размеренно, иногда чуть ускоряясь, оно больше не делилось на прошлое, настоящее и будущее, не дробилось на чудо ощущения жизни и горечь от ее угасания. Но оно ждало, пока будет принято решение, и самые смелые из живущих возглавят отряд последних воинов.
