Один путь закончен, начнется другой.
Упущено время, и смерть на пороге.
Звезды вернутся на старые орбиты,
Сметая каменную пыль веков…
— Дефенсио ментис! — раздался крик, и Гермиона увидела рядом с собой чей‑то силуэт.
— Джефри? — прошептала она.
Он схватил ее за плечи и вгляделся в ее лицо.
— Надо укрыться, быстрее!
— Как это? Мы пришли сюда биться.
— Ты не видишь. — В его голосе звучала неподдельная тревога. — Я должен укрыть тебя.
— Нет! — Гермиона вцепилась в него, понимая, что зрение уходит с каждой секундой. — Я так не смогу, я должна оставаться здесь!
— Так нельзя, — покачал головой Стеффинс, таща упирающуюся девушку за собой. — Там есть руины, туда мы отнесли первых раненых…
— Но я не ранена! — воскликнула Гермиона, стараясь освободиться.
— Ладно, ты не ранена, если тебе так легче.
Гермиона заскрипела зубами от ярости. Теперь, когда ум ее снова прояснился, она явственно слышала звуки битвы, крики, стоны, звуки взрывов, шорох осыпающегося камня и еще — шум начинающегося дождя.
— Почему? — крикнула она. — Разве другие видят? Почему я должна оставаться там?
— Ты находилась почти в эпицентре первого взрыва. Так что, считай, тебе еще повезло… Вот так, сюда. О тебе позаботятся.
— А ты?
— А я пойду помогать разрушать эту штуку, а потом приду за тобой.
— Не придешь…
Джефри мгновение смотрел на нее, потом сильными руками прижал ее к себе. Гермиона, перед глазами которой теперь уже была только пелена, горько разрыдалась. Звуки, меж тем, все усиливались. Мимо со свистом пролетали призраки, которые, хоть и не могли нанести ущерб, однако, напитавшись энергией более могущественных собратьев, изрядно досаждали, притворяясь деревьями, или телефонными будками, или людьми, а то и принимая очертания диковинных птиц и животных. Иные формы потусторонней жизни помогали скиантам, как могли, внося смуту в сердца и разум наступавших на них магов. Судя по дрожащему от магии воздуху, отовсюду прибывало подкрепление, но Гермионе, судорожно всхлипывавшей в объятиях Джефри, было ясно, что все это не поможет.
В конце концов, Одж Дэггер отстранился от нее, и она осела на мокрый асфальт и прислонилась к крупной каменной глыбе, которая когда‑то от чего‑то откололась. И это «что‑то» совсем недавно (а может, и тысячу лет назад) было чьим‑то домом, а стало быть — чьей‑то тюрьмой.
— Слушай нас, — проговорил он, перед тем как растаять в удушающей мгле, состоящей из разных звуков, то сливавшихся в мелодию, то рвавших друг друга на части. — Слушай тех, кто еще не ушел.
Возможно, Гермионе лишь почудилось, что он это сказал, но она, тем не менее, ухватилась за эту мысль, как за спасительную, и начала повторять ее про себя. К ней кто‑то подошел, по–видимому, осмотрел ее раны и что‑то над ними сотворил, но она не могла видеть лица. Запомнились только руки — теплые, чуть дрожащие, но уверенные руки друга, сердце которого билось рядом.
И пока он помогал ей, шепча нечто вроде слов утешения, она стала слушать его сердце, чтобы только не сойти с ума, чтобы не вернулся тот страшный марш, пронзивший всю Землю, от запада до востока и от севера до юга. Сердце трепетало и замирало, но продолжало биться, свидетельствуя о жизни и все же с каждым ударом становясь на секунду ближе к смерти. Потом человек отошел, и Гермиона вся обратилась в напряженный слух, выхватывая из невероятной какофонии смерти звучание бьющегося сердца, в то время как ее собственный источник жизни также превратился в орган слуха.
Она услышала их: редкие и частые, тяжелые и легкие, неровные и размеренные — удары живых сердец наполнили все кругом, и ни один призрак не смог бы им что‑либо противопоставить. Теперь Гермиона поняла, что эта битва происходит между двумя песнями, двумя мотивами, двумя силами. Эта борьба существует везде и всегда в разных формах, но чтобы услышать ее суть — нужно сделаться слепым, лишиться того, что порой отнимает зрение у самой чуткой души. Резкая, разрушительная мелодия хаоса билась с торжественной, созидательной мелодией сердца.
Но вот Гермиона постепенно успокоилась, погрузившись в звуки, и стала различать угасающие сердца. Иногда их, уходивших из хора вечности, заменяли другие, но чаще они просто уходили, и мелодия жизни становилась чуть слабее. Не в силах следить за общим ходом вещей, Гермиона сосредоточилась на отдельных сердцах и начала с Джинни.
Вот она сидит в госпитале возле одного из маглов, решительная и сострадательная, полная неизбывной печали и ожидания. Ее сердце бьется почти ровно, и во всю мощь звучит его песня, точно хрустальный горный ручей. Вдруг Джинни вздрагивает, будто бы услышав зов подруги, и, обернувшись, ободряюще улыбается ей.
«Она должна дождаться, — подумала Гермиона, — иначе…»
Другое сердце вклинилось в их общение, и образ Джинни пропал. Воинственный Ермон возник перед мысленным взором Гермионы, и она невольно залюбовалась тем, как он, не задумываясь, оказывается в самых опасных местах, без передышки участвует в создании ловушек для призраков и ослаблении защиты скиантов и рассекает палочкой воздух, рисуя сложные узоры. Вот он трансгрессирует к мистеру Вестерсу, и их сердца начинают биться вместе, не заглушая и не перебивая друг друга. Вестерс кивает своему соратнику, и тот, вскинув руки над головой и что‑то прокричав, исчезает, чтобы появиться уже совсем в другом месте и там держать оборону. Гермиона постепенно прозревала их замысел, следя по мере сил за движениями Вестерса, Ермона и других авроров. Сердца Джефри и Холборна бились где‑то рядом, но неожиданно Гермиона отвлеклась на других, тоже дорогих и важных для нее людей.
Члены ОД тоже, как выяснилось, находились поблизости и, естественно, участвовали в сражении. Невилл, Дин, Симус, Лаванда, сестры Патил, Эрни, Майкл… Имена застыли, засветились ярким пламенем и исчезли. Гермиона не стала слушать каждого из них в отдельности: они всегда горели единым огнем, их ничто бы не разъединило. И даже когда несколько сердец замолкли, Гермиона удержала себя от того, чтобы устремиться к ним. Ее сердце пропустило удар, а затем поторопилось его наверстать, не зная, когда придется замолчать самому.
Вот семья Уизли, в полном составе, не считая Джинни: ни тени страха или нерешительности, давно определившие свою судьбу. Правда, в душе миссис Уизли Гермиона уловила тень тревоги, но она была женой и матерью, и она всегда беспокоилась за свою родную кровь. Но все же в этой битве она была прекрасна — сильная и светлая, несущая смерть врагам и надежду людям. Мужчины Уизли защищали, прежде всего, ее и старались держаться поближе к младшему из сыновей, Рону. Рваный ритм его сердца заставил Гермиону обратить к нему свой новый, внутренний орган слуха. Вестерс обучал всех, кого мог, ведению боя со скиантами прямо на поле сражения, посредством легилименции, но Рон, улавливавший лишь отрывки его мыслей, бился в каком‑то своем стиле, то и дело подставлявшем под удар и его, и членов его семьи. Каждый его выпад подразумевал не продуманность защиты, и нападения, а жажду встречи с кем‑то из призраков лицом к лицу.
