Томас Марофилл натянул поводья гнедого жеребца: не самого лучшего из марофилловских конюшен и уж подавно не того, на ком ездил обычно — в это утро он схватил, какой попался. Граф быстро соскочил с него и пошел к замершим противникам по росистой траве, оставляя в ней глубокие темные следы: Томас был в тяжелых кожаных сапогах. Однако даже граф Марофилл вынужден был остановиться у границы Вымышленной Реальности: внутрь ему доступа не было.
— Вам нельзя драться, — сказал он, подходя к своему старшему брату и Матиасу Бартоку. — Господин Барток, если вы вызвали моего брата в память о своем учителе, то вам нельзя было этого делать.
— Доброе утро, ваша светлость, — спокойно отозвался Матиас. — Почему вы так считаете?
Древесный маг тоже выглядел порядком потрепанным: лицо его испещряли мелкие язвочки и укусы, руки казались подозрительно красными. Однако выражение лица ничуть не изменилось — что, разумеется, не могло удивить никого, хоть чуть-чуть знавшего Матиаса.
— Потому что ваш учитель, господин Колин Аустаушен, бывший барон Вельмут, не хотел бы, чтобы вы дрались. Он не хотел бы, чтобы вы причинили вред его… лучшему другу.
Черные брови Матиаса чуть приподнялись, потом нахмурились.
— Вы были друзьями с моим наставником? — этот вопрос, заданный совершенно ровным тоном, был адресован Рютгеру.
Герцог Марофилл улыбнулся уголком рта и чуть склонил голову.
— Да, — сказал он. — Только я не говорил об этом своему брату. Томас, разве я не учил вас, что копаться в чужих бумагах нехорошо?..
— Такие сомнения мучили меня, но госпожа Борха заверила меня, что господин Колин порою разрешал ей почитать выдержки из своих дневников, — холодно отозвался Томас. — Кроме того, это было сделано в интересах высшего блага. Да и вам, ваше высочество, тетради не принадлежали.
«Ваше высочество» Томас едва заметно выделил голосом.
В голове Матиаса явственно шел какой-то достаточно сложный процесс: вращались колеса, таблицы с одной информацией накладывались на таблицы с другой информацией, что-то почти слышимо щелкало и трещало. Наконец он изрек:
— Полагаю, вы и были тем его любовником, о котором он пару раз упоминал?
— Вижу, Колин был полностью откровенен со своим учеником, — вздохнул Рютгер. — Да.
— Полагаю, его отношению к моему брату до последнего… — начал Томас, но Матиас, не обратив внимания на его слова, продолжал:
— В таком случае выражаю свою искреннюю радость от знакомства с вами. Продолжим?..
— Постойте! — воскликнул граф Марофилл в неподдельном изумлении. — Вы что же, верите нам, вы понимаете, что ваш учитель не винил Рютгера в своей смерти, — от волнения граф Марофилл даже назвал брата по имени, что с ним случалось крайне редко, — и все-таки хотите продолжать поединок?!
— Одно совершенно не связано с другим, Томас, — в голосе Рютгера звучала светлая и мечтательная грусть. — Я уже давно понял, как работает голова нашего юного друга. Он должен отомстить — и он будет мстить вне зависимости от того, что он думает о наших с Колином взаимоотношениях. Полагаю, в данном случае его бы смог остановить только прямой приказ его учителя, но, поскольку это невозможно… — Рютгер вздохнул. — Да, продолжим, — и он, без дальнейшего предупреждения, хлестнул Матиаса струей воздуха. Этот прием, мало соотносящийся с родовой магией, Рютгер разучил в одном из тех миров, куда его по молодости и распутству заносило.
Пораженный, Томас отступил. Впервые он видел своего брата таким: даже во время тренировочных поединков с ним Рютгер никогда не терял спокойной доброжелательности и хитринки в глазах. Теперь же перед ним сражался настоящий боец, сильный и безжалостный, готовый ради победы на все — и этот человек, обменивающийся с Матиасом смертельным ударами, от которых вскипела земля на лужайке, едва ли сочетался с тем изысканно вежливым вельможей, который разговаривал с Томасом еще несколько секунд назад.
Душа Матиаса Бартока тоже ликовала. Сейчас вершилась его месть: и она, несмотря на то, что он не отрезал части тела всего рода Марофиллов и не возлагал их на алтарь павших, проходила так, как нужно. Рютгер Марофилл оказался воистину врагом, достойным его Учителя; от руки такого воина даже незазорно будет пасть. Прежняя ненависть ушла, как будто ее и не было: осталось строгое и прекрасное осознание безупречности своего долга, подавившее все прочие чувства — и сомнения, и нарождающееся чувство общности, которое заставило Матиаса пару месяцев назад вытаскивать покалеченного Рютгера из железной схватки Регента… все это стало неважным. Осталась только битва.
Матиас не слышал мелодии вальса: он просто бил, уворачивался, продумывал ходы, рассчитывал силы, писал смертельные формулы, обходил не менее смертельные: и наслаждался, наслаждался каждым моментом, когда ему приходилось думать и действовать так интенсивно, как он никогда еще не думал и не действовал в жизни!
Марофилл начал уставать: Матиас чувствовал это. Все-таки он был в два раза старше и куда менее упрямым, чем молодой партикулярист. Да и недавнее ранение давало себя знать. Он начал уставать, уходил от ударов чуть медленнее, его ответные удары казались не такими ловкими… Матиас уставал и сам, но все же чуть меньше… Правда, возможно, хитрый герцог заманивает его в ловушку?..
Нет-нет, это в самом деле, без дураков, не будет эффектного удара, все просто: бой длился, пока длилась музыка, но музыканты устали… И вот уже ядовитые лозы обивают шею главы ненавистного рода Марофиллов, а длинный шип готов пронзить его сердце, как…
Как сзади под колени Матиасу уперся и обиженно загудел огромный полированный рояль.
От неожиданности Матиас опрокинулся назад, темные струнные глубины, полные нерожденной музыки, и черная крышка захлопнулась за ним. Уже оттуда, как издалека, он разобрал отчаянный вопль Юлии:
— Мати! Стой! Тебе нельзя его убивать! Он — твой дядя!
Глава 39. Конец проклятого рода
…а самым недостойным я почитаю предварять каждую главу эпиграфом, как бы в неумении выразить свою мысль без околичности и недомолвок.
Т. Марофилл, из памфлета «Искусство историка»[8]
Крышку удалось откинуть почти сразу: рояль явно не намеревался долго держать его в плену. Матиас увидел голубое небо, колыхающиеся (правда, порядком ободранные недавним сражением) зеленые ветви ив и берез и встревоженное лицо Юлии на этом фоне. В голове у Матиаса мелькнула мысль о возможной необходимости произнесения благодарственной оды красоте девушки, но он тут же отмел ее, как несвоевременную, сделав пометку вернуться позже — если останется жив.
