Потом каменная оболочка развалилась, как яичная скорлупа, и из нее вышла истинная богиня, невыносимо прекрасная: в правой руке кривой оливковый посох, в левой гнездо с тремя голубыми птичьими яйцами. Половину ее лица покрывала тень, символ подземного периода ее жизни, глаза говорили о любви и прощении.
«Ты дочь моя, — сказала она, — настоящая дочь. Скоро я приду за тобой».
Джулия проснулась от стука: в дверь колотил Царап.
— Пошли, — сказал он шепотом, как только она открыла. — Ты должна это видеть.
Сонная Джулия в ночнушке поплелась за ним по темному дому. Ей казалось, что она все еще спит. Половицы скрипели как ненормальные — как всегда, когда стараешься ступать тихо. Царап чуть не бегом вел ее к лестнице в подвал, предназначенный для высокоэнергетических экспериментов.
Свет внизу не горел, но в окно на уровне земли проникал лунный луч. Джулия протерла глаза.
— Сейчас покажу, пока луна не ушла, — сказал Царап.
На покрытом белой скатертью столе лежало маленькое круглое зеркало. Трижды нарисовав на нем пальцем магический знак, Царап велел Джулии держать руки ковшиком, повернул зеркальце к лучу, и ее ладони тут же наполнились чем-то тяжелым и твердым — монетами. Они звучали, как дождь.
— Серебряные и вроде бы реальные, — сказал Царап.
Одна из монет покатилась по полу. Столь мощную магию Джулия видела в первый раз.
— Дай я попробую. — Она начертила на зеркале тот же знак. На этот раз лунный луч пролился на стол и намочил скатерть. Джулия обмакнула палец в лужицу — молоко. — Как ты это сделал?
— Сам не знаю. Помолился, и вот…
— Господи, — истерически хихикнула Джулия. — Кому это?
— Нашел в старой провансальской книге что-то похожее на заклинание, но без описания жестов. На лангедокском. Встал на колени, сложил руки и произнес слова. При этом я думал, — Царап засмущался, — думал о НПВ.
— Сейчас разберемся.
Есть простые чары, делающие магию видимой: они показывают завихрения энергии вокруг заколдованного предмета, но зеркало отказывалось что-либо объяснять. Его покрывала магическая ткань, плотная, как ковер — до того плотная, что самого зеркала под ней почти не было видно. У целой команды магов год бы ушел на распутывание этих каналов, а Царап сделал это один, за ночь, с помощью обыкновенного заклинания. Ни о чем подобном Джулия еще не слыхала.
— Вот так все просто?
— Не думаю. Я произнес слова, но работу, похоже, выполнил кто-то другой.
Воздух наполнился сладким ароматом. Ощущая странную легкость во всем теле, Джулия импульсивно помазала молоком веки. Зрение усилилось и прояснилось так, словно офтальмолог подобрал ей нужные линзы.
— Мы приближаемся, Джулия, — сказал Царап. — Приближаемся к божественному началу. Я это чувствую.
— Чувства меня мало устраивают. Предпочитаю знания. — Но она, вопреки собственным словам, тоже чувствовала и могла определить эту магию только одним термином: гробовая. Ничего игривого, легкого — тяжелая, серьезная, как сердечный приступ, материя. Где граница между чарами и чудом? Превращение лунного света в серебро — еще не переход через Красное море, но простота исполнения говорит о куда более широких возможностях. Серебро — это побочный эффект, проистекающий из невероятной мощи источника.
Утром Асмо вышла к завтраку — нормальному завтраку, а не ланчу, — прямо-таки вибрируя от волнения.
— Я нашла его, — объявила она, не съев ни кусочка.
— Кого? — спросила заинтригованная Джулия: в такую рань Асмо редко функционировала в полном режиме.
— Отшельника. Тараскинского святого. То есть он не святой в христианском смысле, но называет себя таковым.
— Объясни толком, — сказал Царап, жуя ломоть подобающе черствого хлеба.
Асмо переключилась с маниакальной фазы на деловую.
— Насколько я понимаю, мужичку две тысячи лет — ничего так? Именует себя Амадором и говорит, что из святых его разжаловали. Живет в пещере. Рыжий, борода вот досюда. Служит вечной богине, имени которой не называет, но это точно она, НПВ. В бытность официальным святым поклонялся Деве Марии, но затем его ославили язычником и чуть не распяли. Тогда он и удалился в пещеру. Ну, думаю, кто тебя знает, святой ты или чокнутый бомж. И тут он мне показал кое-что, ребята, — такое, чего мы не умеем. Он лепит руками камень. Исцеляет животных. Знает обо мне вещи, которые никто знать не может. У меня шрам есть… был… так он убрал.
Асмо, серьезная как никогда, смотрела на всех сердито, жалея, что выдала свой секрет. Никаких шрамов Джулия на ней раньше не видела — может, он был фигуральный, а не буквальный?
— Можешь отвести нас к нему? — спросил Царап ласково, чувствуя, видно, что девочка на пределе.
Асмо замотала головой, без особого успеха стараясь взять себя в руки.
— Его только раз можно видеть. Ищи сам, если хочешь, — я не могу сказать, где эта пещера. Помню, но сказать не могу. Честно — вот только сейчас попробовала. Не выговаривается.
Маги переглянулись над хлебными корками и насмерть остывшим кофе.
— Чуть не забыла: он дал мне вот это. — Асмо достала из рюкзака пергамент, густо исписанный. — Палимпсест — чувствуете, древность какая? Он при мне соскреб чернила с бесценного типа гимнария — может, это свиток Мертвого моря был. И написал, как вызвать богиню, НПВ то есть.
Царап дрожащими пальцами взял у нее пергамент.
— Взывание…
— Вот он, твой телефонный номер, — сказала Джулия.
— Угу. На финикийском, хотите верьте, хотите нет. Он не ручается, что она придет, но… — Асмо взяла со стола горбушку и стала жевать, не совсем понимая, что делает. — Черт. Пойду лягу.
— Иди, — разрешил Царап, не поднимая глаз от листа. — Поговорим, когда выспишься.
«Мунтжак» покачивался на волнах беспокойно, как всякий насильственно остановленный быстроходный корабль. Снасти гневно хлестали по мачтам, дождь — по серому морю.
Прошла неделя с тех пор, как Квентин и Поппи доставили из Нигделандии весть о грядущем магическом апокалипсисе и подлинном назначении волшебных ключей. Дождь так громко стучал по крыше кают-компании, что приходилось кричать.
То, что последний ключ надо найти, вопросов не вызывало — вопрос был в том, где и как.
— Давайте-ка еще раз, — сказал Элиот. — Это всегда делается по правилам, надо только вычислить, каковы они в данном случае. Значит, так. Квентин и Джулия прошли в дверь, а ключ оставили в скважине.
— Да.
— Не мог он упасть на ту сторону, когда дверь закрылась? Вдруг он так и валяется на лужайке перед домом твоих родителей?
