— Давайте-ка еще раз, — сказал Элиот. — Это всегда делается по правилам, надо только вычислить, каковы они в данном случае. Значит, так. Квентин и Джулия прошли в дверь, а ключ оставили в скважине.
— Да.
— Не мог он упасть на ту сторону, когда дверь закрылась? Вдруг он так и валяется на лужайке перед домом твоих родителей?
— Нет, не мог. — Квентин был почти уверен… да не почти, на все сто процентов. Трава там подстрижена, как на поле для гольфа, они бы его заметили.
— Бингл после этого обыскал комнату, но ключа не нашел.
— Не нашел.
— Но когда Квентин с Поппи ушли в Нигделандию, ключ остался здесь, с нашей стороны.
— Правильно, — сказала Поппи. — Не говори только, что он тоже пропал.
— Нет, он у нас.
— Он что, так и торчал в воздухе, когда дверь закрылась? — спросил Квентин.
— Свалился на палубу. Бингл услышал и подобрал.
Шум дождя заполнил очередную долгую паузу. Палуба-крыша не пропускала воды, но сырость здесь стояла такая, что Квентин чувствовал себя промокшим насквозь. Дерево, в том числе и его треклятая ключица, разбухло и липло к рукам. Стулья, когда их двигали, издавали хлюпанье вместо скрежета. Над головой слышались шаги бедолаги-вахтенного.
— Может, он упал в какое-то промежуточное пространство, — предположил Квентин. — В щель между двумя измерениями.
— Я думала, что Нигделандия и есть эта щель, — заметила Поппи.
— Бывают и другие, кроме нее. Они возникают, когда портал открывается, но мы бы что-то такое увидели.
«Мунтжак» постанывал, раскачиваясь на месте. Джулия, к сожалению, не участвовала в дискуссии: сразу после битвы за шестой ключ она слегла с лихорадкой, то ли связанной с ее основным состоянием, то ли нет. Лежала с закрытыми глазами, но не спала, а дышала неглубоко и часто. Квентин заходил к ней несколько раз на дню, читал ей, давал напиться, держал ее за руку. Ей, похоже, было все равно, здесь он или нет, но он продолжал ходить. Избыток внимания никому еще не вредил.
— Стало быть, вы обыскали весь остров Крайний, — произнес он.
— Весь, — подтвердил Элиот. — Может, нам Эмбера вызвать?
— Зачем это? — запротестовал Квентин. — Если бы наше жвачное могло само достать ключ, то и достало бы, не привлекая к этому нас.
— Думаешь? — усомнился Джош.
— А то нет. Если Филлори погибнет, ему тоже конец.
— Что такое, собственно, этот Эмбер? — спросила Поппи. — Бог? Он не похож на того, серебряного.
— По моей теории, он бог только этого мира, а серебряные распоряжаются всеми как есть, — сказал Квентин.
Взбудораженность, овладевшая им в Нигделандии, понемногу начала проходить, хотя по утрам он все еще ждал, что магию, как неоплаченное электричество, вот-вот отключат и Филлори начнет рушиться, как Помпеи. Времени они поэтому не теряли, и «Мунтжак» вплоть до сегодняшнего дня шел с призовой скоростью. Адмирал Лакер откопал в тайном сундуке волшебный парус, ловивший, кроме ветра, еще и свет. Квентин узнал его: у Четуинов на «Быстром» был точно такой же. Ночью, при луне и звездах, он обвисал, днем надувался, как яхтенный спинакер во время шторма, и нес корабль, можно сказать, на себе — знай только ориентируй его по солнцу.
Все бы хорошо, вот только Филлори упорно не желало сотрудничать. На этой неделе они открывали неизвестные острова, ступали на их дикие берега, пробирались сквозь мангровые болота, даже на дрейфующий айсберг высадились — и никаких ключей. Что-то здесь не срабатывало, что-то ослабло и разрядилось. Квентин все мозги вывихнул, пытаясь понять, в чем тут дело.
А дождь все лил.
После совещания Квентин заставил себя полежать. Отсыревшие простыни не спешили согреваться. Для дневного сна было поздновато, вечер еще не настал, но солнце, вероятно, уже закатилось — кто его разберет. Небо и океан ничем друг от друга не отличались: все сплошь серое, как новенький «Волшебный экран», на котором ничего еще не рисовали.
Квентин грыз большой палец, от чего так и не отвык с детства. Мысли блуждали в пустоте.
— Квентин, — позвал кто-то.
Заснул он, что ли? За окном теперь стало темно.
— Квентин. — Этот голос — ласковый, бесполый, смутно знакомый, не совсем человеческий — не снился ему. Квентин сел и осмотрелся, но в каюте больше никого не было.
— Ты кто? — спросил он.
— Я внизу, в трюме. Ты слышишь меня через решетку в полу.
Квентин совсем забыл о нем, но теперь вспомнил.
— Ленивец, ты? Я даже не знаю, есть ли у тебя имя.
— Ты бы зашел ко мне. Поговорить надо.
С чего бы это? В трюме, помимо сырости, гнили и сточных вод, воняло еще и ленивцем. Квентин вполне мог поговорить с ним отсюда и вообще бы обошелся без этого разговора.
Бог ты мой! При такой слышимости гнусное животное должно быть в курсе всего, что происходило в этой каюте во время плавания.
С другой стороны, неловко, что он уделял ленивцу так мало внимания. При всей своей занудливости тот заслуживает уважения, как представитель говорящих животных, в трюме хоть и смрадно, но тепло, а делать все равно нечего. Квентин вздохнул, вылез из койки, взял свечу, нашел трап и спустился в корабельные недра.
Трюм сильно опустел со времен его последнего посещения. Еще бы, целый год в море. В сточном желобе плескалась вода. Ленивец, странного вида зверь с плотным зеленовато-серым мехом, около четырех футов в длину, висел вниз головой на уровне глаз Квентина, цепляясь когтями за бимс — вся его внешность говорила о зашедшей слишком далеко эволюции. На полу под ним валялись катышки помета и фруктовая кожура.
— Привет, — сказал Квентин.
— Здравствуй. — Ленивец повернул к нему свою сплющенную мордочку — его шее, видимо, это ничуть не препятствовало. Из-за черного меха вокруг глаз он походил на енота и выглядел сонным. Глаза щурились от Квентиновой свечи.
— Извини, что так редко тебя навещал.
— Ничего, я не против. Я не слишком общительное животное.
— Так как же, есть у тебя имя?
— Да, Абигейл.
Значит, он девочка. В трюме стоял стул на тот случай, если кто-то захочет насладиться беседой с ленивцем (ленивицей) в полной мере.
— И потом, ты был очень занят, — милосердно добавила Абигейл.
Наступила пауза. Ленивец пережевывал что-то желтыми тупыми зубами. Интересно, кто носит ему (ей) еду?
— Я все время хотел спросить, для чего ты отправилась в это плавание?
— Больше никто не хотел, а на зверином совете решили, что кого-нибудь послать надо. У меня возражений не было. Я много сплю, мало двигаюсь и люблю одиночество. Можно сказать, едва присутствую в этом мире, так не все ли равно, где быть.
