— Хамада — это крепость, которой не нужны стены. Дюны может пересечь лишь караван. А все прочее гарантирует, что обо всех, кто путешествует по соляным дорогам, во дворце становится известно задолго до того, как они приблизятся к городу. Становятся известны их имена и происхождение и весь груз до последней фиги в седельном мешке.
— А если вы знали о моем приближении, то знали и о моем компаньоне.
— Марко Онстантос Эвеналин из Золотого Дома, Южное торговое отделение. Флорентинский банкир.
— Он ждет у ваших ворот, калиф. Зачем он здесь?
Голос снова запнулся, ища способ возразить. Когда человек не заботится о том, чтобы сохранить от вас что-то в секрете, вы, очевидно, попали в беду.
— Он пришел опротестовать контракт. Наша выплата старого долга затонула у островов Корсаров. У флорентинцев есть агенты за границей, которые заботятся о денежных операциях, но они говорят, что по условиям договора выплаты не производятся, пока корабли стоят в порту Вито.
— Интересно, — сказал я. — И хотя его визит нежелателен и не поощряется, вы предоставите ему защиту и дипломатические привилегии, полагающиеся кланам согласно имперским законам.
— Да.
— И те давние соглашения давали ему возможность тайком провезти фигу-другую в седельной сумке… Возможно, вам стоит привести его, и тогда я показал бы, что у меня в руке…
Голос не отвечал. Долгое молчание нарушал лишь шелест страусиных перьев; Ибн Файед размышлял. Потом — едва заметный кивок.
— Его вызовут.
Наша аудиенция оказалась менее приватной, чем было заявлено, — и никаких приказов более не прозвучало.
— Интересная у вас кошка, калиф.
Я едва ли искусен в светской болтовне, но нельзя же было вот так просто смотреть друг на друга все те десять минут, пока мы ждали Марко.
— Леопард, — отвечал Голос. — Из внутренних земель.
Долгая пауза. Я правда не умею праздно болтать.
— Так, значит, вы разрушаете все создания Зодчих? Интересно узнать почему.
— Это не тайна. — Голос явно испытывал неловкость. — Прокламации калифа оглашают после молитв по всей Либе уже около года. Эта новая мудрость пришла к нему во сне в конце священного месяца. В День Тысячи Солнц заря была столь яркой, что многие наши предки, умершие в то утро, не разглядели путь в рай. Они прятались в тени машин от этого нечестивого света. Но там они оказались в ловушке — джинны, обитающие на руинах своего прошлого. Мы действуем из милосердия. Мы разбиваем их тюрьмы и выпускаем их, дабы они могли вознестись к своей награде.
Он вещал абсолютно убежденно. Верил он во все это или просто был великим актером, не знаю.
— Давайте надеяться, что эти плененные души понимают, какое милосердие вы на них изливаете, — сказал я. — А чья это была идея? Придумали в Матеме?
— Моя.
Ибн Файед подался вперед с трона, руки его сжались в кулаки.
Далекий глухой звук, потом еще и еще раз. Я оглянулся и увидел, как двери открываются. Марко Онстантос Эвеналин шагнул внутрь, как всегда, в черном, но шляпу держал в руке. Должно быть, его выцепили из очереди вскоре после того, как мы прошли мимо.
Мы все смотрели, как он медленно идет через обширное помещение. У Ибн Файеда действительно был впечатляющий тронный зал. Мне подумалось, что сюда поместилась бы большая часть Логова, а деревни Гуттинг и Малый Гуттинг — так даже целиком.
Наконец Марко поравнялся со мной; впервые со времени нашего знакомства у него был довольный вид. Отсутствие чемодана изменило его, он казался выше и держался горделиво.
— Ибн Файед, калиф Либы, повелитель Трех Царств, Дарующий Воду, приветствует Марко Онстантоса Эвеналина из Золотого Дома, Южное отделение, в своем скромном обиталище.
— И следовало бы, — сказал Марко. — Хотя вежливость не защитит его от последствий его действий.
— Как ты посмел?
Голос, может, и говорил на чужом языке, но сила и тон его речи заставили десять кривых сабель покинуть ножны.
— Неоплаченный долг стоит грубости, Марко? — Я всеми силами старался игнорировать блестящую сталь в полуметре слева от себя — гвардейцы решили, что и я являюсь источником оскорбления. — Судя по всему, калифу есть чем расплатиться.
Я не стал указывать рукой на богатство обстановки, боясь, как бы эту самую руку мне не оттяпали.
— Ты извалялся в невежестве, Йорг Ренар, как свинья в грязи. С радостью увижу, как тебя сожгут.
— Марко! Я думал, мы друзья.
Я силился не улыбнуться, но с актерскими данными у меня плохо.
Он перевел взгляд с меня на трон.
— Ибн Файед, ты приговорен к смерти. Вся Хамада обречена.
В груди Марко возникли две стальных стрелы, торчавших под разными углами. Я не сразу сообразил, что их выпустили из огромных арбалетов, спрятанных на галерее над нами.
Марко пошатнулся вперед и поднял руки.
— Умри.
Он сжал кулак, хрустнули связки. Я вспомнил, как тогда, в холмах, разворачивал скорпиона. На миг он загипнотизировал нас всех, насаженный на стрелы, шляпа упала и закрутилась у его ног. Кулаком ударил по ладони.
И ничего.
Хотя, возможно, свет на секунду стал ярче, словно солнце выглянуло из-за облаков.
Марко ударил кулаком по ладони второй раз.
— Нет!
Он окинул нас диким взглядом, посмотрел на стрелы в груди и рухнул.
— Выгляни из окна, Ибн Файед.
Я показал на запад.
Резкий хлопок — и один из стражей побежал открывать ставни.
Он потянул за потайную веревку, и створки раскрылись, нас ослепил дневной свет. Мы долго стояли и моргали, пытаясь что-то разглядеть в сиянии внешнего мира. И вот оно поднялось, вскипело над дюнами — страшная черно-оранжевая колонна, огонь и ночь, разверстые адские врата, грибом подымающиеся над песками, а надо всем этим, на немыслимой высоте, белый облачный ореол, расширяющийся, обгоняющий пламя.
Обожженная сторона моего лица запульсировала теплом, жаром на грани боли, свет наполнил мои глаза, и огненное облако предстало в эфирной красоте подобием врат, трещиной в мире, ведущей не то на небо, не то в ад.
— До эпицентра взрыва два дня пути на верблюде, — сказал я.
— Не понимаю.
Ибн Файед поднялся с трона.
— Принесите сюда чемодан Марко, — сказал я.
Калиф кивнул. Его голос озвучил приказ.
В ожидании мы не испытывали желания говорить. Даже слуги положили опахала и смотрели. И через пять минут мы увидели, как дюны подымаются, песок взлетает в воздух, раз за разом — бах, бах, бах, быстрее стрелы в полете. Звук обрушился на нас стеной, все ставни сорвало с петель, и плиты мраморного пола покрылись слоем песка в палец толщиной. Потом донесся рокот, глубокий и ужасный.
