Уши Вадина запылали.
— Я бы никогда…
— Ну а теперь кто лжет? — Мирейн отпустил руки Вадина, придвинулся ближе и неожиданно заключил оруженосца в крепкие объятия. — Брат, я смиряюсь, я признаю это. Ты нужен мне. Ты будешь моим свидетелем завтра?
«Да», — подумал Вадин, зная, что Мирейн услышит. Немного смущенный, он тоже сомкнул объятия и, сам не зная почему, вдруг подумал о Лиди. Она была его женщиной. Мирейн был его, его…
— Братом, — сказал Мирейн и, улыбаясь, отодвинулся от него. — Сделать, чтобы она оказалась здесь?
Вадин не сомневался, что Мирейн мог это сделать. Но он поднял руку в знак отказа.
— Спасибо, не надо. Нет необходимости прибегать к магии. Я вполне способен на небольшое самопожертвование.
Мирейн слегка пожал плечами, как бы не соглашаясь, но отпустил Вадина.
— Спокойной ночи, брат, — пожелал он.
— Спокойной ночи, — ответил Вадин. — Брат.
Имин сидела на земле возле шатра Мирейна — серая тень на краю освещенного пламенем костра круга. Но Вадин, выйдя под открытое небо, увидел ее так же легко, как и она его. Глаза их встретились. «Его глаза, — подумала Имин, перестали быть глазами мальчика, да и на глаза воина они теперь совсем не похожи». Ей пришлось напрячь всю свою волю, чтобы выдержать их взгляд.
Он слегка кивнул головой в знак понимания и ободрения и неожиданно улыбнулся, сверкнув белыми зубами. Имин поднялась. Ее сердце, это глупое существо, сильно стучало. Когда она оглянулась назад, оруженосец уже занял ее место и ее пост.
Мирейн лежал на кровати, заложив руки за голову, и глядел на лампу. Она сбросила платье и легла рядом с ним, обняв его и положив голову на его грудь, как на подушку. Он опустил руки, чтобы обнять ее, поцеловал гладкий пробор в ее волосах. Его пульс участился, но он еще не был готов. Имин лежала тихо, ничего не говоря, не думая ни о чем, кроме покоя.
Голос его прозвучал мягко, низко и все же очень молодо.
— Любимая, знаешь ли ты, как тревожит твоя красота?
— Тревожит, мой дорогой господин?
— Очень. Я совершеннейший трус, моя госпожа. Все пугает меня.
— Даже битва?
— Больше всего. У меня нет никакого мужества, кроме показного. Инстинкт, слепой и абсолютно неразумный, который неотвратимо влечет меня к тому, чего я боюсь больше всего.
— Я думаю, — сказала Имин, — что это и есть настоящее мужество. Знать, какой ужас тебя ожидает, бояться его и тем не менее сразиться с ним без дрожи в руках.
— Тогда мужество — просто изнанка трусости?
— Конечно. — Имин подняла голову, чтобы посмотреть ему в лицо. — Я бы не назвала тебя трусом, Мирейн Ан-Ш'Эндор.
— Но я трус! — Он прикусил губу. — Я трус, — повторил он. — А еще я безумец, дурак и так далее. Я слишком хорошо это знаю. И хочу забыть это. На время. Пока мне не придется вспомнить.
— В Яноне, — начала Имин, — в старые времена, до того, как наши люди стали следовать обычаям Запада и изнеженного Юга, когда король хранил бодрствование накануне битвы, был такой ритуал. Он давал силы королю, а через него и всему королевству; часто он приносил победу.
Мирейн сидел неподвижно, широко открыв глаза, отражающие свет лампы и лицо Имин.
Она продолжала спокойным, ровным голосом:
— После захода солнца, пока воины стояли в ночном дозоре, король оставался в своем шатре, совсем один или с одним-двумя людьми, близкими ему, как братья. Там он вел тайную битву со своими страхами, битву за себя, за своих людей. Но никогда не считалось мудрым вести эту битву слишком долго. Должен был прийти кто-то, кто не только помог бы ему бороться, но и заставил бы его забыться. Это всегда была женщина, не девушка или мать семейства, а та, которая своими обетами и по своей воле избрала для себя долю не просто давать плотскую любовь, а быть чем-то гораздо большим. Святая. Сила короля.
— И его певица?
— И это тоже. Иногда.
— Тогда, кажется, я сделал мудрый выбор в ночь своего восшествия на королевский трон. Выбрал именно ту единственную из всех, кого я мог пожелать. — Голос Мирейна стал жестче. — Но сегодня нет необходимости выдумывать титулы и ритуалы. Просто скажи. Скажи прямо. Ты считаешь, мне нужна женщина?
— Разве нет? — спокойно спросила она, хотя и знала, что это сводит его с ума.
Взбешенный, он захотел причинить ей боль.
— Почему ты думаешь, что именно ты мне нужна? Может быть, на этот раз я изберу кого-нибудь, более подходящего мне по росту. Кого-нибудь, кто возрастом не годится мне в матери.
Она рассмеялась своим неповторимым журчащим смехом, в котором Мирейн не услышал боли.
— Возможно, это мудро; возможно также, что время для этого настало. Но я уже здесь и притом довольно нежна. А ты слишком разборчив, чтобы спать с обычной лагерной шлюхой.
Он поперхнулся от ярости.
— Как ты смеешь!
Он почти взвизгнул, и это было так позорно, что весь его гнев улетучился. Смех заполнил образовавшуюся тишину, смех безудержный, заразительный, который снял все напряжение и бросил его, задыхающегося, в ее объятия.
Имин перестала смеяться одновременно с ним, но улыбка задержалась на ее губах. В глазах плясали смешинки.
— Такой ритуал на самом деле был, — сказала она.
— И мне на самом деле, кажется, нужна… Дьявол тебя побери, Имин! — Он весь горел под ее руками. Внезапно он оторвался от нее и вскочил на ноги. — Почему ты возвращаешься ко мне? Что ты от этого получаешь? Ты делаешь это потому, что это твоя работа, твоя обязанность? Или… ты…
— В тебе есть красота. Она не такая, как у других, она сильнее, необычнее. Она поет в крови. У тебя есть сила, которая, созрев, превратит тебя в великолепного мужчину. В тебе есть что-то неуловимое, королевское. И, сказала она, беря обе его руки и прикладывая их в своему сердцу, — в тебе есть то, за что я тебя люблю.
Мирейн наклонил голову и посмотрел на нее. Лицо его мгновенно сделалось холодным и неподвижным.
— Я не буду твоей любовью на всю жизнь, — сказала она. — И не прошу об этом. Но то, что я могу дать тебе, то, что я всегда давала тебе, в эту особенную ночь я тебе даю. Он почти зарыдал.
Он почти засмеялся. Ей удалось то, чего она хотела: король забыл о своем черном страхе. И пусть для нее он был заботой, настолько же сладкой, насколько и болезненной. Лицо ее оставалось безмятежным, улыбка — неомраченной, мысли — ясными и спокойными. Она не думала о том, что понимали они оба: что, может быть, им никогда больше не придется лежать в одной постели.
Но Мирейн был слишком великим магом и истинно Солнцерожденным. Он не увидел, но почувствовал. Имин отпустила его руки, и он погладил ее по щеке.
