— Да, оба ящика у меня в мастерской. С Ленчиком разбирайся сам, как посчитаешь нужным.
— С Ленчиком? — Родька вскинул бровь.
— Мое единственное доказательство — легкий погром в баре, — пожала я плечами. — В любом случае, это уже не мое дело. Главное, я тебя не подвела. Ты мог бы прислать за фигурками кого-то прямо сейчас? Тут у меня один человечек очень хочет с тобой поговорить. Найдешь время?
— Для такой послушной девочки, как ты, обязательно, — заржал Родион. — Ща Гаррику брякну, он где-то поблизости от тебя должен быть. Минут через пять подкатит. Присылай своего человечка вместе с цацками.
— Спасибо, — сказала я и отключилась. На Вела смотреть не стала, нырнула за ширму.
— Александра, — негромко позвал он.
— Извини, мне нужно переодеться, — отозвалась я. — Сейчас Гаррик подъедет, отвезет тебя к Крапленому.
— Я понял. Ты будешь работать?
— Конечно. Ты ведь вернешься к моим? — спросила я.
— Вернусь.
— Передай, чтобы до утра не ждали. У меня вдохновение на радостях, что я больше ни от кого не завишу, — я старалась говорить свободно, даже весело. Сейчас, когда ширма скрывала от меня зеленоглазое солнышко, это почти удавалось.
— Ты бы не засиживалась, — жалобно попросил он. — Хочешь, я приду ночью, провожу до дому? Только скажи, когда.
— Ладно, — легко согласилась я. — Если что, я тебе позвоню. Напиши там свои позывные в блокноте.
Из-за ширмы я вышла, только после того, как в мастерскую ввалился Гаррик. Я бы просто не выдержала остаться с Велом наедине хотя бы на несколько секунд. Я еще не была к этому готова.
Глина меня успокаивает. Да, я обожаю работать по камню, но в глине есть что-то первозданное. Она сама дается в руки. Работа с ней для меня не хирургическое вмешательство, а полное слияние с материалом. Камень ластится, стоит его почувствовать. Он сам просит убрать все лишнее, словно я — тот целитель, что может спасти его от злокачественных излишков, вернуть, а не придать совершенную форму, к которой он сам стремится. Как будто я его последняя надежда обрести подобие жизни в статичных копиях зверей и птиц, которым никогда не суждено завершить запечатленного движения. Глина не такая. Она сама сопереживает мне, вместе со мной размышляет над идеальной формой, мягко поддается выверенному давлению, чтобы воплотиться живым, естественным изгибом, противится моим пальцам, когда я чего-то не догоняю. Глина становится мной, я — глиной. Мы дышим в унисон.
Именно это сейчас и было мне нужно. Раствориться в чем-то, стать собой и перестать быть собой. Только так можно было отбросить все мысли, все страсти, все восторги и разочарования столь неудачно начавшегося дня. Или удачно? Могу ли я считать удачей нашу с Велом встречу? С Велом у которого есть его единственная. С Велом, который нужен мне. Зачем? Не знаю. Я не тешила себя романтическими мыслями о любви с первого взгляда. Я не была в него влюблена. Страсть, желание? Случается. Правда, не припомню, чтобы так, совсем уж до полной потери рассудка. Но вот что странно: прошло, так же, как накатило, без всяких последствий. Даже потом, когда я поцеловала его, это уже не было страстью, просто признанием в том, что он мне нравится. Да, я не отказалась бы затащить его в постель, но снова испытывать на нем свое обаяние не стану ни за что. Я хочу, чтобы он сам. Сам этого захотел, а не так… И все же не стоит путать гормоны с чувствами. Этот его наивный взгляд может обмануть кого угодно, но не меня. Нет, никакой он не беспомощный ребенок. Он сильный, умный, способный на многое. Добрый. Ненавидит насилие. Но при этом справился с громилой вдвое тяжелей себя. А сам такой трогательно-хрупкий — обнять и плакать. Да не отдам я его такого никому! Даже этой его… единственной! Стерва безглазая! Обязательно что-то придумаю, но не отдам. Так, стоп. Чтобы что-то придумать, нужно успокоиться, отключиться. А у меня опять все мысли о нем. Непорядок. У меня замес готов.
Здравствуй, милая. Кто мы с тобой сегодня? Податливый кусок глины ласковым щенком ткнулся мне в руку. Щенок? Ладно, пусть будет щенок. Но щенок под пальцами начал расти на глазах, превращаясь в волка второгодку — молодого, сильного, опасного. Глина, подрагивая, ощеривалась острыми зубами хищника, вздыбливала шерсть загривка. Я рычала вместе с ней и почти ощущала, как вытягивается челюсть, и отрастают клыки. Я почувствовала, что мой волк готовится к прыжку, и глина напряглась тугими мышцами, чтобы отправить тело в полет. Но мне было мало этого короткого мига. Мой прыжок должен был стать долгим и прекрасным, и вот уже пушистый волчий хвост сменился нервным, кошачьим, в раздражении лупит по лоснящимся бокам пантеры. Мне казалось, я ощущаю эти удары на своих бедрах. И пантера, все еще сохраняя волчью морду, прыгнула, вытягиваясь грациозной смертью. Ветер засвистел у меня в ушах, раздувая густой подшерсток до самой кожи. Мне было мало этого. Я не хотела приземляться. Мы отрастили крылья. Боль прорезала спину, что-то теплое и густое потекло по позвоночнику, забираясь под мышки, темными пятнами закапало с пальцев. Я азартно втерла в глину свою кровь, и орлиные крылья распахнулись, ловя ветер, унося нас все выше в небо. А когда мы опустились на скалу, мои собственные человеческие пальцы ухватились за камень, чтобы удержать равновесие.
Наверное, я все же отключилась и работала в полном бреду, потому что когда посмотрела на свое творение, не поверила собственным глазам. Странная, нелепая на первый взгляд фигура была запредельно гармонична в своем уродстве. Нет, не уродстве. В своей инородности. Как ни странно, не возникало ни малейшего сомнения в том, что это человек, хотя я всегда считала, что люди мне не удаются. Во всяком случае, именно человеческая ипостась лежала в основе метаморфоз, происходящих с этим существом. А они происходили, я невероятно точно передала не движение, а именно превращение. Словно оборотень-метаморф начал перекидываться, да так и не решил, кем собирается стать на этот раз. Орлиные крылья, мощный кошачий круп, волчья пасть, человеческие руки. Каким бы чудовищем ни казалось это нечто, оно было правильным. Более того, оно было самым правильным из всего, что мне когда-либо доводилось видеть. Оно было прекрасным. Оно было совершенным. Венцом творения.
Я бережно подняла подставку и отнесла фигуру в комнатку, специально предназначенную для сушки. Вернулась, окинула взглядом мастерскую. Притрагиваться к каменным заготовкам не хотелось. Рисовать эскизы нового — для этого что-то должно быть в голове, а я чувствовала себя опустошенной. Снова замешивать глину казалось кощунством. Я вдруг поняла, что не хочу больше ничего делать, и не было никаких срочных заказов, на которых требовалось сосредоточить внимание. Покосилась на часы и с удивлением обнаружила, что уже три часа ночи. Это что, я почти пять часов над этой статуэткой горбатилась и даже не заметила?! Нет, я, похоже, точно была в невменяемом состоянии. Или в какой-то другой реальности, где время течет иначе. Но в душе снова поднялась волна счастья. То, что я создала, было шедевром. Взгляд упал на блокнот на верстаке, я сразу подумала о Веле. Захотелось позвонить ему, показать свое творение, чтобы он разделил со мной это ощущение победы, это ликование. Но что-то меня остановило. Я снова прошла к сушилке, посмотрела на глиняную фигурку, рожденную из моего больного воображения, и очень отчетливо поняла, что ее никому нельзя показывать. Даже Велу, который, кажется, способен понять больше, чем любой простой смертный, и совершенно не удивляется невозможным вещам.
