Теперь, когда Роланд совсем разболелся и едва мог идти, Эдди вынужден был считаться с одним очень простым остоятельством: из них троих двое были калеками.
Так есть ли надежда? Есть ли какой-нибудь у них шанс?
Коляска.
Коляска — одна надежда, единственная надежда и ничего кроме надежды.
Да поможет им Бог.
2
Роланд пришел в сознание вскоре после того, как Эдди волоком затащил его в тень от выступа скалы. Лицо его в тех местах, где оно не серело нездоровою бледностью, полыхало горячечным румянцем. Грудь лихорадочно вздымалась и опадала. Вся правая рука покрылась паутиной изломанных красных полос.
— Покорми ее, — прохрипел он, обращаясь к Эдди.
— Ты…
— Обо мне не переживай. Все со мной будет в порядке. Накорми ее. Сейчас, мне кажется, она будет есть. А сила ее тебе еще пригодится.
— Роланд, а что если она притворяется, что она…
Стрелок оборвал его нетерпеливым жестом.
— Ничего она не притворяется. Она одна в этом теле. Я это знаю, и ты это тоже знаешь. У нее на лице написано. Накорми ее, ради отца своего, и пока она будет есть, вернись ко мне. Сейчас у нас на счету каждая минута. Каждая секунда.
Эдди встал, но стрелок удержал его левой рукой. Болен он или нет, сила его оставалась при нем.
— И ничего ей не говори о той, другой. Что бы она тебе ни говорила, как бы она ни старалась тебе объяснить, не возражай ей ни в чем.
— Почему?
— Не знаю. просто мне кажется, что так будет лучше. А теперь делай то, о чем я тебя прошу, и не теряй больше времени!
Одетта сидела в своей коляске, глядя на море в каком-то тихом задумчивом изумлении. Когда Эдди предложил ей кусочки омара, оставшиеся со вчерашнего ужина, она с сожалением улыбнулась:
— Я бы поела, если б могла. Но вы же знаете, что получится.
Эдди, который понятия не имел, о чем она говорит, только пожал плечами:
— Мне кажется, если еще раз попробоват, то вреда не будет. Вам нужно есть, Одетта. Нам нужно ехать быстрее, и нам пригодятся все наши силы.
Она рассмеялась тихонько и дотронулась до его руки. Ему вдруг показалось, что от нее к нему перешло нечто вроде электрического разряда. Да, это она — Одетта. Теперь он знал это, как знал Роланд.
— Я вас обожаю, Эдди. Вы так для меня стараетесь. Так со мной терпеливы. И он тоже… — она кивнула туда, где лежал, прислонившись к скале, стрелок, наблюдая за ними. — … но таких, как он, трудно любить.
— Да уж. Мне ли не знать.
— Я попробую еще раз.
— Ради себя же.
Она улыбнулась, и он вдруг понял, что только ради нее существует мир, потому что она есть, и подумал еще: Господи Боже, у меня так мало всего было в жизни, пожалуйста, не забирай ее от меня опять. Пожалуйста.
Она взяла у него кусочки мяса, сморщила нос как-то полу— уныло и полукомично, потом снова взглянула на Эдди.
— А надо?
— Вы хотя бы попробуйте, — сказал он.
— Я вообще эту гадость не ем, с того самого раза.
— Прошу прощения?
— Я думала, я вам уже рассказала.
— Вполне вероятно, — он хохотнул несколько нервно, припоминая наказ стрелка ничего не говорить ей о той, другой.
— Однажды, когда мне было лет десять-одиннадцать, у нас на ужин были как раз омары. Мне ужасно она не понравились, как будто жуешь резиновые шарики, и потом меня вытошнило. С того раза я этого больше не ем. Но… — она вздохнула. — Как вы говорите, надо попробовать.
Она положила кусочек омара в рот с выражением таким же, с каким ребенок принимает лекарство, заранее зная, что она отвратительное на вкус. Сначала она жевала его очень медленно, но потом — все быстрее. Вот проглотила. Взяла еще. прожевала, проглотила. Еще. Теперь она ела едва ли не с жадностью.
— Эй, поумерьте пыл! — сказал Эдди.
— Это, наверное, другой сорт! Ну конечно, другой! — Она поглядела на Эдди сияющим взглядом. — Мы прошли дальше по берегу, и здесь, должно быть, другой какой-нибудь водится вид! Похоже, даже моя аллегрия на них прошла. Вкус совсем не противный, как раньше… и, похоже, сейчас меня не стошнит.
— Дружелюбный, открытый взгляд. — Я очень старалась?
— Угу, — выдавил он, и для него самого голос его прозвучал как звук радио, играющее далеко-далеко. Она думает, что она ела их все эти дни, а потом ее с них тошнит. Она думает, что она так слаба именно потому. Боже милостивый. — Вы ужасно старались.
— Очень вкусно… — пробубнила она с набитым ртом, так что Эдди едва разобрал слова. — Очень вкусно! — Она рассмеялась. Нежным, приятным смехом. — Меня точно не вырвет. Я теперь булу есть! Я это знаю! Я чувствую!
— Только не переедайте, — заметил Эдди, передавая ей бурдюк с водой. — сначала лучше вам понемножку, а то вы еще не привыкли. Все эти… — он сглотнул, и в горле его раздался (по крайней мере, он сам его слышал) какой-то щелчок. — Вся эта тошнота ваша.
— Да. Да.
— Я вас оставлю на пару минут, мне нужно поговорить с Роландом.
— Хорошо.
Он собрался уже идти, но она снова взяла его за руку.
— Спасибо, Эдди. Спасибо за ваше терпение. И спасибо ему, — она замолчала с серьезным видом, а потом добавила:
— Поблагодарите его за меня, только не говорите ему, что я его боюсь.
— Не скажу, — пообещал Эдди и пошел к стрелку.
3
Одетта помогала ему даже тогда, когда не качала рычаг коляски: она указывала ему путь, взяв на себя роль штурмана как человек, у которого был большой опыт езды в инвалидной коляске, причем в то время, в которое жила она, к инвалидам относились не так уважительно, как это будет потом.
— Налево, — давала она команду, и Эдди сворачивал влево, объезжая камень, что торчал из вязкого грунта, как гнилой зуб. Он мог бы заметить его и сам… а мог бы и не заметить.
— Направо, — указывала она, и Эдди сворачивал вправо, едва минуя песчаную яму, которые встречались теперь все реже.
Наконец они остановились, и Эдди лег прямо на землю, тяжело дыша.
— Поспите, — сказал Одетта. — Хотя бы часок. Я вас разбужу.
Эдди поглядел на нее.
— Нет, правда, Эдди. Я же вижу, в каком состоянии ваш друг…
— Он не совсем чтобы друг, знае…
— … но я понимаю, что нам нельзя терять времени. Я бы не заставляла вас спать целый час из одного только чувства больного, если так можно сказать, милосердия. Поймите меня правильно. Я могу определять время по солнцу. Через час я вас разбужу. Если вы выдохнитесь, вы ведь ничем ему не поможете, правда?
— Правда, — ответил он, а про себя подумал: А что если, пока я буду тут дрыхнуть, Детта Уокер вернется…
— Поспите, Эдди, — настойчиво повторила она, и поскольку он очень устал (и был так влюблен), он поборол свою неуверенность и уснул. Она разбудила его, как и было обещано, через час, и он увидел всю ту же Одетту, и они снова тронулись в путь, и она мпомогала ему, качая рычаг коляски. Они катились по пляжу, который сходил на нет, к третьей двери, которую Эдди так отчаянно высматривал впереди, но по-прежнему не мог разглядеть.
