— Давай Машку подождем, — предложил Митька. — Она мне звонила, сказала, что обязательно будет, но чуть опоздает.
— Дамы не опаздывают, — усмехнулся Вася, — они задерживаются.
— Может, мороженого возьмем? — сказал Митя. Как раз навстречу им мороженщица катила на колесиках синюю тележку.
— А у тебя деньги есть?
— Нету. Но я думал, что ты меня угостишь. А я тебя в следующий раз.
Ребята уселись на скамейку и в ожидании Маши завели разговор о всяких пустяках.
Когда Вася просил Митьку кричать потише, он был не совсем прав: Митька вовсе не кричал, просто у него голос был такой. И когда речь зашла о мороженом, Анна Сергеевна слова Митьки услышала очень даже явственно.
— А угостим-ка их пломбиром, — предложила она Каширскому, и ее рука потянулась за вырез платья, где хранилась дежурная скляночка с ядом.
— Обоих? — ужаснулся Каширский.
— Одним больше, одним меньше — какая разница? — хладнокровно отрезала Глухарева.
— Боюсь, дорогая Анна Сергеевна, что мы с вами столкнемся с теми же трудностями, что и эти молодые люди, то есть с дефицитом местных денежных знаков, — как всегда, несколько витиевато высказался Каширский. — Хотя при наличии некоторых способностей данную проблему возможно обойти.
Каширский подпрыгнул и сорвал листок с клена:
— Анна Сергеевна, вы не помните, какие купюры в те годы были зелеными — трех — или пятирублевые?
— Кажется, трешки, — не очень уверенно припомнила Глухарева. — Пятерки были синими. Или нет, наоборот…
— Впрочем, это не столь важно, — перебил Каширский, так как мороженщица, миновав сидящих на скамейке мальчиков, приближалась к нему. Мысленно посылая «установки», будущий Нобелевский лауреат протянул ей листок:
— Пожалуйста, пять «пломбиров», а сдачи не надо.
Продавщица не глядя сунула кленовый листок в карман и, опустив руку в ящик, извлекла пять морозных стаканчиков:
— Только не кушайте все сразу, а то простудитесь.
— Вот это да! — восхитился Митька, от зорких глаз которого не укрылись махинации покупателя. — Ну и жулик!
— Да нет, скорее йог, — возразил Вася, вспомнив странные действия этого гражданина несколько минут назад под ясенем. — Или фокусник из цирка.
Впрочем, Митька с Васей тут же забыли о жуликоватом йоге-фокуснике — на глаза обоих легло по ладони. Ребята оглянулись — за скамейкой стояла их одноклассница Маша, красивая статная девочка с темной косой и в ярком цветастом платье. В Машу были слегка влюблены все мальчишки, не исключая Васи с Митей, и она об этом догадывалась, хотя виду не подавала.
Митька на миг задержал Машину ладонь:
— Ого, какое у тебя колечко! Брильянт или стеклышко?
— Изумруд, — кратко и как будто нехотя ответила Маша. — Ну, пойдемте, что ли?
Вася с Митькой встали со скамейки, Маша непринужденно подхватила их под руки, и все трое не торопясь продолжили путь по бульвару.
— Ага, их уже три штуки, — процедила Анна Сергеевна, когда Каширский вернулся к ней с мороженым, и было не совсем понятно — радует ли Глухареву увеличение потенциальных жертв, или наоборот, огорчает предстоящий перерасход ценной отравы. Как бы там ни было, Анна Сергеевна принялась щедро начинять пломбир ядом.
Эти действия парочки авантюристов не остались незамеченными Чаликовой и ее друзьями, которые следовали за Васей Дубовым на приличном расстоянии, пока между ними не вклинились Глухарева с Каширским.
— Надо что-то делать! — заволновалась Надя и резко прибавила ходу.
— Надо, — согласился доктор. — И я даже знаю, что именно — мы привлечем общественность!
Под общественностью Серапионыч подразумевал двоих молодых людей в нарукавных повязках «ДНД», которые со скучающим видом слонялись туда-сюда — наверняка в отчетности это было обозначено как «Патрулирование Советского бульвара». Надежда с некоторым опасением ожидала, каких небылиц наплетет доктор дружинникам, но на сей раз все было куда проще.
— Товарищи, обратите, пожалуйста, внимание вон на ту даму в темном и на ее спутника, — сказал Серапионыч. — У меня такое впечатление, что они хотят отравить наших советских детей какой-то гадостью.
— Что за чушь! — пожал плечами один из патрульных.
— Может, и чушь, но последствия лягут на вашу совесть, — с неожиданной резкостью заявил доктор.
Похоже, слова доктора все-таки проняли добровольных народных дружинников. Резво рванув с места, они побежали вдогонку Анне Сергеевне и Каширскому, а один из них даже засвистел — правда, свисток был не милицейский, а спортивный, но от того ничуть не менее пронзительный.
Увидев, что за ними гонятся, да еще с таким звуковым сопровождением, Каширский и Глухарева тоже припустли вперед и, обогнав ребят, скрылись в перспективе бульвара.
— Спортсмены, — уважительно заметил Митька, поднимая оброненный злоумышленниками «Пломбир», но набежавший человек в красной повязке буквально-таки вырвал стаканчик у него из рук.
* * *
На сцене городского Дома культуры вовсю шла подготовка к лекции «Археологические находки древней Кислоярщины». Профессор Кунгурцев всегда очень добросовестно относился ко всему, что он делал — производил ли раскопки, выступал ли с просветительскими лекциями — и теперь старательно развешивал по сцене всяческие карты, диаграммы, фотографии и прочие наглядные пособия, долженствующие иллюстрировать предстоящую лекцию. Посреди сцены был подвешен белый экран, а в первом ряду высокий молодой человек с густыми рыжеватыми волосами настраивал диапроектор. На экране мелькали какие-то курганы, каменные бабы, фрагменты золотых украшений и прочие свидетельства трудов профессора Кунгурцева, уже третий год подряд приезжавшего со своими студентами в Кислоярск на раскопки.
— Толя, попробуй еще раз настроить резкость, — попросил профессор, критически оглядев картинку на экране.
— Это уже максимум, — откликнулся Толя. — Да вы не беспокойтесь, Дмитрий Степаныч, в темноте будет хорошо видно.
Как уже читатель, наверное, догадался, это и был тот самый Толя Веревкин, который во время раскопок в окрестностях Горохова городища куда-то исчез и вернулся лишь через несколько дней.
— Ну ладно, кончай возиться с проектором, поднимись ко мне, — велел Кунгурцев.
Толя Веревкин легко вскочил на сцену:
— Дмитрий Степаныч, кажется, неплохо бы экран передвинуть чуть левее…
— Да оставь ты его в покое, — перебил профессор. И понизил голос: — Мы теперь одни, ответь мне начистоту: где ты был все эти дни? Обещаю — я не буду тебя бранить и никому ничего не скажу.
