— Ты имеешь в виду кормежку? — невозмутимо уточнила тварь. — Для рабочих особей это самое что ни на есть духовное удовольствие… Маточные продукты раскрывают их осознание. Иначе их восприятие мира сужается. Похоже на действие наркотика на человека, только для людей это не обязательно, а для роя — базовая потребность, — пояснила тварь.
Черона вновь уловила кое-какие знакомые понятия, но в целом полученные сведения оставались бесполезными, а то и вовсе непонятными. Без особой надежды она вызвала еще одну запись.
Возникло изображение огромной сферической машины; затем экран в деталях продемонстрировал сложную систему перемещения длинных игл, которые последовательно пронизывали зажатое в каменных пластинах, бьющееся в конвульсиях окровавленное человеческое тело.
— Опыты подтверждают, что жертва остается способной осознавать происходящее на протяжении всего процесса вживления, — сообщил голос; на этот раз в нем слышались задумчивые интонации. — Операция полностью механизирована. Но я все равно боюсь, что бессознательно нарушу ход эксперимента. Боль всегда пробуждает что-то… неизвестное…
Вместо каменных игл возникло изображение задумчиво раскачивающегося в гамаке из слюдяных нитей черноволосого мужчины; стало ясно, что голос принадлежал ему — на этот раз он говорил вслух. Он устало потер рукой лоб.
— Теоретически риск минимальный. То, что произойдет, рассчитано как отражение… того, что сейчас. Но что именно?.. Бывает знание, которое остается тайной даже для себя самого. А если противоположностей несколько?
Черона поняла, что ей попались записи, относящиеся к одному и тому же непонятному событию, и решила еще раз сменить экран.
На этот раз комната отличалась от тех, что Черона видела в доме: вместо строгих кубических пропорций присутствовали бесформенные объемы подземных гротов, а минималистскую лабораторную обстановку сменил довольно пестрый набор причудливых пыточных машин. Повсюду валялись окровавленные куски человеческих тел, а действия красивого брюнета казались более спонтанными и примитивными; запись велась так неточно, что трудно было разобрать детали.
Прижимая чью-то отрубленную голову к разделочному столу, брюнет, видимо, вручную заколачивал каменные клинья в череп; между тем туловище, исколотое длинными иглами, поднялось с пола и принялось бродить по комнате, тогда как голова, судя по всему, оказала сопротивление. Сначала брюнет взвыл, как зверь, а потом сунул вцепившуюся ему в запястье голову под пресс и начал ее расплющивать, рыча: "А ну разожми зубы, сволочь!" Тем временем тело, блуждавшее, по всей видимости, не бессистемно, сориентировалось в пространстве и, дергаясь, как марионетка, которую тянут сразу за все ниточки, направилось в сторону экспериментатора. Брюнет наконец вырвал руку из челюстей разломанной на куски головы — кровь из прокушенной вены брызнула буквально фонтаном — и обернулся к туловищу, которое более-менее целенаправленно тянулось к его горлу. Далее по изображению прошла рябь, а по комнате словно мелькнули цветные сполохи и снова пропали; брюнет развел руки в стороны, раздался низкий, рокочущий гул, и запись прервалась.
Когда изображение восстановилось, мужчина стоял один возле пустого разделочного стола, бинтуя запястье. Вокруг в багровых лужах, блестевших под светом ламп, медленно ползали разорванные человеческие останки. Брюнет с отвращением покосился на вскрытую грудную клетку с обломком руки и с яростью растоптал их ногами.
— Будешь знать, как набрасываться на ранимую художественную натуру, — назидательным тоном сказал он. — Я интеллигенция, между прочим!
Черона решила, что вновь выбрала не самую удачную запись, и наугад достала еще один экран.
Появилось изображение огромного зала с обширным прозрачным куполом над кубическим каменным алтарем. Брюнет здесь выглядел задумчивым и сосредоточенным. Вокруг алтаря на коленях сидели изможденные жертвы; все они, казалось, находились под действием наркотика и были обессилены истязаниями. Испытатель взял длинный каменный нож и стал чертить им в воздухе какие-то узоры, круг за кругом обходя алтарь.
Черона несколько отвлеклась, следя за его движениями; в их монотонном ритме скрывалась какая-то гипнотическая притягательность. Жесты мужчины становились все более порывистыми и неестественными, словно им управляла посторонняя сила; в пространстве, как метеоры, со звоном замелькали цветные прозрачные сполохи, по изображению пошла рябь, а потом оно начало раскалываться, словно какие-то другие, неведомые видения проступали сквозь первоначальную обстановку. Внезапно испытатель прервал причудливый танец, похожий на экстатическое беснование; когда он поднял голову, Черона увидела, что его глаза стали отбрасывать радужные блики, как фонари. В этот момент все изображение окончательно утратило какие-либо узнаваемые формы, и совершенно невыразимый, нечеловеческий голос произнес на хорошо знакомом Чероне, проникающем в самую сущность вещей языке:
— Смертные, созданные из пыли! Ваше время истекло…
Услышав этот голос, Черона непроизвольно вскочила на ноги и крикнула:
— Стоп! — потому что ей показалось, что запись вырвалась за границу реальности, и все происходит на самом деле; однако световые сполохи застыли в пространстве и свернулись внутрь невозмутимого каменного экрана. Постепенно Черона поняла, что нашла запись, которую искала, которая объяснит ей все; потому что голос, который она услышала, невозможно было спутать ни с чьим другим, — голос внушения и мира смертельно опасных превращений, голос ее отца.
Теперь, хотя осталось еще много невыясненных вопросов, Черона поняла главное: доступ к свидетельствам неизвестного мира откроет ей тайну происхождения ее кошмарного дома; а понять принцип создания объекта означало найти способ его уничтожить.
Постепенно Чероне открылись многие события, послужившие прообразами ее текущей жизни; и, хотя сущность и механизм трансформы ушедшего мира человеческих цивилизаций, который по-прежнему казался Чероне немножко ненастоящим, все еще ускользали от нее, интуитивное понимание Заповедной Высоты, трехмерной материальности и собственных возможностей раз от раза возрастало.
Теперь Черона почти все время проводила на физическом плане. Лишившись возможности постоянно наблюдать за дочерью, Тасманов попытался выведать о ее новых возможностях, подыгрывая ее былому стремлению к доверительным беседам. От случая к случаю он вкрадчиво интересовался, как она провела время, чем занималась, отчего это у нее хорошее настроение, словно его в самом деле интересовала ее жизнь. Угадывая правду по ее молчанию и чувствуя опасность, он, бывало, старался смутить ее беззастенчивостью, прямо спрашивая:
