Центральный монитор показывал вовсе не развалины посольства, а просто выщербленные стены, полупроломленную крышу и выбитые окна, из-за которых доносилось знакомое жужжание парализаторов и чавканье скорчеров. Десантировавшееся с «Альтеи» подкрепление уже растворилось в дыму и известковой пыли и сразу приступило к делу. Автоматы и скорчеры заговорили громче, им ответили окружавшие здание локсийские минометы. И сквозь весь этот шум в каверинском коммуникаторе заорал голос, хриплый, но счастливый, искаженный еще работающими, но уже не закрывающими «Альтею» от «чрезвычайщиков» глушилками: «Гарик, ты че творишь! Уйди за здание! И ниже, чтобы я мог людей сажать! В сад! Всем в сад, идиоты!»
Вместе с огромным облегчением от того, что чертов Тон жив, что у него все под контролем, что он даже «Альтеей» успевает командовать, Лисс ощущает тихое прикосновение к волосам и шепот лорд-канцлера: «Ты абсолютно средневековая феодалка. Прежде чем драпать на Землю, не забудь закинуть нас домой».
Пышно умирает над горами и долинами Аккалабата сияние последнего летнего заката. Сигнальные огни замков стынут во влажной дымке уходящего дня, зовут, как мотыльков на свет, но не убивают своих хозяев, а привечают домашней лаской. Затихают ветры над вершинами невысоких холмов, и застывают молчаливые сосны вдоль серебристо-серой реки.
Таким видишься ты мне, мой Аккалабат, моя печальная родина, из окна Дар-Халема, не самой древней и не самой мощной из твоих родовых крепостей, обращенной главными воротами к столичной твердыне Хаяроса и строгими башнями — в противоположную сторону, туда, где высятся над синими полями твоих туманов стены Дар-Эсиля, неприступные во веки веков…
В проеме верхнего окна одной из этих башен стоят, полуобнявшись, два верховных лорда — Хьелль Дар-Халем, главнокомандующий вооруженными силами Ее Величества, и Сид Дар-Эсиль, лорд-канцлер и хранитель печати. Черный орад лорда Хьелля и серебристое облачение лорда Сида, темные волосы Хьелля и белокурые Сида перемешаны так, что невозможно определить, где кончается одна человеческая фигура и начинается другая. Голова одного закинута на плечо второго, руки переплетены. Дары задумчиво смотрят вниз, туда, где смыкаются пределы их владений. Лорд Хьелль небрежно замечает:
— Мы отказались от претензий на Локсию. Дилайна…
— Дилайна… — эхом отвечает лорд Сид.
И они прекрасно понимают друг друга. Собственных кораблей Аккалабата хватает только на перелеты внутри сектора. А это значит, что наступивший мир будет долгим.
— Теперь Аккалабату не нужен главнокомандующий, — продолжает свою мысль Хьелль, отбрасывая со лба темный локон. — Зато без лорд-канцлера ему не обойтись.
Действительно, установление отношений со Звездным советом — это не разовый шаг. Потребуется еще много дипломатического такта и бумажной волокиты, прежде чем Аккалабат почувствует себя полноправным членом сообщества планет. Как ни крути, лучше Сида никто не справится с этой работой. К тому же, он начал понимать землян.
Лорд Дар-Эсиль молчит, глядя в сторону. Из зеленоватого сумрака доносятся пронзительные вопли болотной жабы, и его передергивает от отвращения. Мерзкие пятнистые твари готовятся к зиме, созывают свои выводки, чтобы до наступления холодов закопаться в речную глину. Хочется заткнуть уши, закрыть глаза, упасть в постель и проснуться три месяца назад под столом «У старого мышелова» в обнимку с младшим Дар-Умброй в рваном ораде.
Хьелль утыкается лбом в серебристые пряди, тихо спрашивает:
— То, что сказала королева, просто требование или уже ультиматум?
— Это более чем ультиматум, Хьелль… Аккалабату не обойтись без лорд-канцлера, но лорд-канцлер без наследника — позор и слабость Империи… А я переполнил чашу общего терпения, судя по всему. Верховные дары и так бурлят из-за уступок землянам. Сегодня шел по коридорам, многие отворачивались. Кстати, тебя она «больше никогда не хочет видеть». Это цитата.
— Мне не нравится, что на кону стоит твоя голова.
Сид не выдерживает:
— Можно подумать, дело в моей голове! Дело в твоей жизни. А я не хочу…
— Не хочешь? — насмешливо уточняет Хьелль. — А что это у тебя на шее?
Его палец скользит по шраму.
— Я не это хотел сказать, — Сид делает попытку отстраниться, но Хьелль решительно притягивает его обратно:
— Я знаю. Не брыкайся.
Прощальные порывы августовского ветра раздувают полы орадов, треплют волосы, задувают в комнату дым от башенных факелов Дар-Халема.
— Можно бы устроить что-то вроде военной Академии, как на Ди… Земле или Аппе, — деловито замечает Сид спустя несколько минут. — Ты бы…
— Я бы не, — прерывает его Хьелль. Он решительно поворачивается, берет друга рукой за подбородок и не позволяет отвести взгляд. — Ты нужен королеве, Сид. А я нужен тебе. В любом качестве, и ты это знаешь.
Игольчатые ресницы вздрагивают, губы кривятся. Лорд-канцлер шипит сквозь зубы:
— Убери руку — укушу.
Хьелль усмехается, убирает руку и резко толкает Сида в комнату, надвигается на него, оттесняя к широкому деревянному столу, на котором грудой валяются уже ненужные карты военных действий, распечатанные конверты с донесениями, черновики штабных бумаг…
— Сид, послушай меня, послушайся меня еще хоть раз в жизни, — сбивчиво начинает он. — То, чего мы оба боимся больше всего на свете, может произойти уже завтра на приеме у королевы по поводу того, что «все так хорошо закончилось». Самое позднее — послезавтра на церемонии посвящения новых фрейлин. Я не хочу тебя потерять. Я не могу тебя потерять. Давай хотя бы попробуем.
Жарким шепотом, как заклинание, повторяя главные слова — попробуем, не хочу — он смахивает весь военный мусор со стола, усаживается на край, тянет на себя Сида, негнущимися пальцами возится с застежкой орада. Тот, зажмурив глаза, трясет головой безмолвно «нет, нет, неееет!», но разве он может отказать своему не умеющему танцевать Дар-Халему. Он еще сопротивляется… но Хьелль неожиданно откидывается на спину, увлекая его за собой и уговаривая, как ребенка:
— Иди сюда, родной, иди же… сюда… так надо…
Сид встряхивает головой и выдыхает долгожданное «да». Но когда он подается вперед, тяжело шепча в раскрытые навстречу потрескавшиеся губы: «Все будет хорошо. Ведь, правда же, родной, все будет хорошо…», Хьелль замечает в его глазах какое-то странное выражение. Совсем не то, которое рассчитывал видеть, отдавая свои крылья.
* * *
«Все будет хорошо. Все же будет хорошо?» — думает в это время на другом конце Конфедерации Лисс, стоя в дверях палаты интенсивной терапии. Лица человека, лежащего на единственной в палате кровати, не видно из-за бинтов и переплетения разноцветных трубок. Но Лисс смотрит не на лицо. И даже не на татуировку, которая кажется сделанной прямо на пододеяльнике, настолько рука лежащего сливается с белизной постельного белья. Ее отсутствующий взгляд устремлен на изуродованные под татуированным узором запястья, но она видит не их, а пустую витрину в музейном зале, в которой со вчерашнего дня на месте тонкого браслета чистого золота лежит надпись «Экспонат на реставрации».
