Мы хотим. Мы очень даже хотим.
– Я думаю, дюжины для начала будет достаточно, – сказала Ингрид. – Вы успеете?
Дюжина? Я не собираюсь переодеваться столь часто. Но портной уверил, что, конечно, они успеют, что лучшие швеи уже готовы приступить к работе. И в руках их – честь гильдии… ну и так далее.
Звучало обнадеживающе.
Дело за малым – снять эту воздушную конструкцию с нашей светлости, чем Ингрид и занялась.
– Иза, платье и вправду… необычно.
Ага. И Кайя вот понравилось.
– Но меня беспокоит другое. Боюсь, что их светлость не столь сдержанны, как мне представлялось. И будут докучать вам весьма часто…
А я вот не боюсь, я, скорее, очень на это надеюсь.
– Все не так плохо.
Слова вряд ли убедят Ингрид после всего, что с нею было.
Она молча вынимала булавки, подавая их портному, который покорно втыкал в широкий матерчатый пояс. На поясе висели ножницы, ножнички, мешочки с мылом и мелом, ленточками, бусинами и прочими крайне важными в деле вещами. Наконец мне дозволено было облачиться в халат. Ткань упаковали, рисунки тоже, и портной откланялся.
– Надо подобрать украшения, – сказала Ингрид, проводив его взглядом. – Иза, я слышала, что некоторые женщины могут… не испытывать отвращения, вступая в связь с… мужчинами.
Ее, похоже, от самой мысли о подобном передергивало.
– И я буду рада, если у тебя все сложится удачно. Но… вдруг действительность окажется не такой, как ты представляешь.
Розы ластились к рукам. Нежные цветы. Хрупкие. И не поленился же тащить…
– Я хочу, чтобы ты знала. По закону ты имеешь право назначить один день в неделю для исполнения супружеского долга.
Ингрид это серьезно?
О, более чем.
– Мой муж, конечно, над этим правом смеялся, но их светлость к законам относится куда серьезней.
Это я заметила. Наверное, от избытка серьезности ему крышу и рвет.
Я попыталась представить, как говорю Кайя, что готова видеть его в спальне исключительно по субботам и не позже полуночи. Смешно? Нет. Он ведь примет все как есть. И будет являться в назначенное время за законной подачкой. Унизительно. Подло. Но законно.
Ингрид же, отвернув зеркало к стене, поинтересовалась:
– Что бы ты хотела надеть к ужину?
Наниматель приказал сидеть тихо. До свадьбы.
Свадьбы Юго любил. Шумно. Весело.
И людей много.
Когда много людей, то легко затеряться. Юго и терялся, потом находился, играя в прятки с самим собой. С недоучкой играть стало скучно – он отказывался видеть Юго. Обиделся, наверное. Или совсем растерял силу. Юго хотел было подбросить ему амулет-другой, но передумал: все-таки вдруг маг не такой глупый? Нет, Юго придумал забавную шутку, которая никак не нарушает запрета. До свадьбы ничего не случится. Но никто не предупреждал, что ничего не должно происходить во время оной. Тем более что свадьбы в этом мире отличались варварским размахом.
И гости собирались на удивление разные.
Те, которые в замке, были скучноваты. Но вот на заднем дворе собрались замечательные люди. И Юго скользил меж костров, останавливаясь, чтобы послушать разговоры.
– …а я и говорю, что ни хрена из этого не выйдет. – От рыцаря разило луком, пивом и мочой. Запах этот прочно въелся в шерстяную рубаху, некогда нарядную, но выцветшую, с поблекшей вышивкой и излишне тесную в плечах. – Сначала раба в таны, потом первую встречную девку в жены…
Рыцарь говорил громко, с вызовом, но желающих одернуть его не находилось. У костра собралось изрядно таких же, родовитых, но обнищавших, смешных с точки зрения Юго. Эти люди хвалились памятью предков, забывая, что сами они – ничто.
Юго мог бы рассказать, как тяжело быть ничем.
Но он слушал, запоминая.
Никогда не следует сбрасывать со счетов общественное мнение. Жаль, прессы здесь нет… или помочь миру изобретением? Юго пока сомневался.
– …а там и вовсе под Мюрреев пойдем, – довершил речь славный рыцарь и громко срыгнул. Юго запомнил его герб – разделенный на четыре части щит с медведем, тремя монетами и звездой.
Шутить, так над всеми.
– Так и будет! – подал голос светловолосый паренек. Он сидел, закинув ногу за ногу, чтобы всякий, кто подошел к костру, видел новенькие шпоры. Паренек, получив рыцарское звание, чувствовал себя взрослым и могучим. – Вон на переправе назревает.
Юго мог бы убить его, не вставая с места.
– Так там всегда назревает. – Этот сед и молчалив. Лицо, некогда поврежденное ударом булавы, кажется скроенным наспех. Сросшееся веко, расщелина рта и вывороченная, раздутая щека. – Месяцок-другой повоюем…
Этот знал о войне больше остальных, пожалуй, он и Юго чуял, оттого поводил головой, не то прислушиваясь, не то принюхиваясь.
– А ты, Гуннар, поукоротил бы язык.
– Что, хочешь сказать, неправду говорю? – Гуннар ударил кулаком в грудь и сам едва не упал от удара. – Да любого спроси! Чего ответят, как думаешь? А то и ответят, что свадьба эта – позор!
– Согласен, дураков ноне много развелось.
– Сам умный, да?
– Опытный. – Седой таки прищурил единственный глаз, точно пытаясь разглядеть нечто, иным недоступное. – В их дела лезть – себе дороже. И ты, Бойд, запомни: если долго пинать спящего медведя, он проснется.
Юго эти слова заставили задуматься. Кажется, он начал понимать идею нанимателя. И эта идея Юго нравилась. Редко когда люди подходят к делу с должной фантазией.
Пожалуй, Юго поможет.
Пусть уж свадьба и вправду запомнится людям.
Ужин…
Ужин званый на шесть персон.
Ура! Меня выпустили к людям! Точнее, людей ко мне. Круг близкий, я бы сказала – семейный.
Наша светлость в платье из тонкой красной шерсти, которое после сегодняшней примерки кажется на редкость неудобным. Ингрид при прежнем сонном своем образе.
Их светлость старательно держится подальше от нашей и взглядов избегает. Вид при этом совершенно несчастный, прямо тянет подойти и погладить. Я и попробовала – на ментальном уровне, который сегодня спокоен, как небо над Аустерлицем, но заработала лишь растерянный взгляд.
Ладно, дразнить не буду.
Вторая светлость, сиречь дядюшка Магнус, бодр и счастлив, как Винни-Пух, дорвавшийся до Кроликовых запасов. Ест он руками, вытирает пальцы о скатерть и говорит с набитым ртом, чем немало смущает Тиссу.
Она вообще смущается легко, то вспыхивает, то бледнеет, то вдруг принимается губы кусать, сдерживая смех. По-моему, Магнус нарочно старается. И я догадываюсь для кого.
Урфин какой-то не такой, как обычно. Не сказала бы, что мрачен, скорее уж задумчив. Отвечает невпопад, словно вообще не здесь находится. Медитирует над куропаткой – ощущение, что пытается от несчастной птицы чистосердечного признания добиться. Поговорить бы с ним наедине… подозреваю, что его тараканы почти столь же жирны, наглы и безумны, как те, что в голове у Кайя. И если мне нужен адекватный муж – а он мне нужен, – этих двоих придется мирить.
