Урфин какой-то не такой, как обычно. Не сказала бы, что мрачен, скорее уж задумчив. Отвечает невпопад, словно вообще не здесь находится. Медитирует над куропаткой – ощущение, что пытается от несчастной птицы чистосердечного признания добиться. Поговорить бы с ним наедине… подозреваю, что его тараканы почти столь же жирны, наглы и безумны, как те, что в голове у Кайя. И если мне нужен адекватный муж – а он мне нужен, – этих двоих придется мирить.
Психиатром я еще не работала…
Да и заглянуть в голову Урфина не получается. Вообще ни в чью, кроме Кайя, не получается.
– Что, ласточка моя, свадьбы не боишься? – Взгляд у дядюшки лукавый, сказала бы, что пьяноватый, но вот диво – Магнус пришел трезвым и пить не пил. Притворяется, значит.
– А чего бояться? – отвечаю я.
– И правильно. Нечего. Ты у нас красавица… вот все пусть и увидят.
Кажется, Кайя эта мысль пришлась не по вкусу.
Ревнует?
Улыбается, конечно, но я-то вижу. Или дело не в ревности, но в нежелании выпускать меня из подземелья. Если так, то наша светлость против! Вот только кто ее слушать станет?
– А ты, – дядюшка переключает внимание на Тиссу, – птичка-невеличка, приглядела себе жениха?
Очи долу. На щеках румянец. Пальчики дрожат, а голос слабый, испуганный. Интересно, чья это была идея? Подозреваю, что дядюшкина. Наверное, ему нравится свадьбы устраивать.
– Я подчинюсь воле их светлости.
По-моему, их светлости это меньше всего надо. У них сейчас другим голова занята – могу сказать об этом со всей определенностью.
– Тю, так и подчинишься?
Кивок. Румянец крепчает, и даже Ингрид вываливается из сонного состояния, чтобы сказать:
– Это разумно.
– Да неужели? – Магнус отправляет в рот кусок фаршированной щуки. – Конечно, если разумно – тогда да, не поспоришь. Только не их светлость с твоим мужем жить будет.
Тисса окончательно теряется и замолкает. Ингрид откровенно дремлет, а Урфин наконец возвращается из царства грез, чтобы спросить:
– Иза, ты верхом ездила?
– Да.
Я на конюшне росла, так что лошадок не боюсь. И сейчас бы с удовольствием прокатилась. Вот только не выпустят же…
– В дамском седле? – уточняет Урфин.
Это которое неудобное? И боком? И еще крюк торчит, чтоб ножку изящно ставить?
Я видела такие седла в музее. Нет уж, на подобное я не подписывалась. Я себе дорога как память о прожитых годах. Хотя, как говорится, возник закономерный вопрос:
– А зачем мне?
Магнус крякнул и для разнообразия воспользовался салфеткой. Тисса покраснела еще сильней. Ингрид же сделала вид, что ее здесь в принципе нет. С каких это пор верховые прогулки вызывают у людей эмоции столь сильные?
– Ласточка моя, – голос у дядюшки добрый-предобрый, сразу начинаю подозревать неладное, – что ты знаешь о свадьбе?
Ну… мужа знаю. По-моему, уже достаточно. Про плащ еще что-то такое Кайя говорил, хотя мысли у меня, помнится, во время этого разговора витали в иных плоскостях. Корону вот примеряла.
Про плащ и корону я сказала – все-таки, как понимаю, в этом суть. И вздох Магнуса подсказывает, что ряд существенных подробностей прошел мимо. Что сказать, сама виновата, могла бы проявить любопытство. Зато у Кайя голос вдруг прорезался:
– Моя вина. Я должен был рассказать.
А смотрит, что характерно, в тарелку. Причем не свою, но Урфина. Вкуснее у того, что ли?
– Невеста въезжает в город через Девичьи ворота, где ее встречают замужние женщины знатного рода, чтобы осыпать зерном…
О да, подозреваю встречу теплую, преисполненную положительных эмоций. Как бы на радостях не погребли меня под горами пшеницы.
– …и проводить до площади.
Уж не той ли, где казнь должна была состояться? Скорее всего, той. Не будут же они две площади строить – для свадеб и казней – это нерационально.
– Там ты преклонишь предо мной колени в знак того, что признаешь мужем и хозяином.
Ага, а обращаться стану – «мой белый господин». Кайя, кажется, слышит – надо бы разобраться, как эти ментальные эмэмэски работают, – и смущается, но продолжает:
– Я сниму твой плащ и надену свой, потому что беру тебя под крыло своего дома, обещаю защиту и заботу.
Ингрид фыркнула, показывая, что в гробу она видела такую заботу.
– И возложу корону.
Ту самую, из подземелья? Надеюсь, Кайя не забыл ее уменьшить, иначе подданные рискуют получить больше позитива, чем планируется.
– А дальше?
В принципе сценарий мне по вкусу. Правда, ни тамады, ни выкупа не предвидится, но местный колорит компенсирует сию потерю.
– Дальше – свадебный пир.
– На площади? – уточняю я, прикидывая, что платьице-то летнее, а погода… о погоде понятия не имею, но по плану вроде бы осень должна быть. И что я знаю о местной осени?
Похоже, ничуть не больше, чем о местном лете, которое наша светлость пропустить умудрились.
– На площади – для простых людей. – Кайя вносит ясность в волнующий меня вопрос. – Мы возвращаемся в замок.
А, ну уже легче.
– На второй день состоится церемония дарения, – продолжает мой почти-уже-супруг. – И турнир в твою честь.
Круто. Подарки я люблю. Турниры видела лишь в кино, но, надеюсь, мне понравится. Тем более в мою-то честь. Рыцари, железки, кони…
– На третий – состязание миннезингеров.{54} На четвертый – охота…
Да уж, плотная предвидится неделя. Как-то слегка не по себе от этого графика. С другой стороны, понятно: люди побросали все дела и приехали отнюдь не ради одного дня. И нашей светлости следует запастись терпением и чувством долга перед подданными. Последнего можно у Кайя позаимствовать, у него определенно с избытком.
– Пятый – морская прогулка…
Этот список когда-нибудь закончится? Зато теперь понимаю, почему мне понадобилась дюжина платьев. Спасибо Ингрид за предусмотрительность.
– Шестой – суд.
О черт! Я не хочу играть в судью! Я и законов местных не знаю.
– Не пугайся, ласточка моя. – Добрый дядюшка спешит на помощь. – Всего-то несколько прошений о помиловании. И тебе подскажут, кого и как надо помиловать.
То есть я торжественно объявлю амнистию? Тогда ладно, наша светлость согласны.
– Ты справишься, – сказал Кайя тоном, не допускающим возражений.
Конечно, куда мне еще деваться-то? Вот только есть один нюанс: он и сам не верил в то, что я справлюсь.
А это обидно.
Всякий раз, когда на ней останавливался взгляд тана Атли, Тисса леденела.
Этот человек был ужасен!
До того ужасен, что она до сих пор не сумела рассмотреть его как следует. И сейчас, пользуясь тем, что тану было определенно не до нее, Тисса наверстывала упущенное. Наверное, он был хорош собой, но не как герой романтической баллады. Героям полагалось изящество и утонченность, бледный лик и некоторая доля трепетности, которая напрочь отсутствовала в тане. Героическому образу соответствовали светлые волосы и синие глаза, лишенные, правда, таинственной дымки страданий.
