Весь мир побелел.
Сьюзен потом подумала, что, вероятно, такие ощущения возникают, когда оказываешься в самом сердце звезды. Ничего желтого там не будет, ты не увидишь пламя, будет только испепеляющая белизна мгновенно перегруженных органов чувств.
Белый свет постепенно потускнел до состояния тумана. Появились стены комнаты, но она могла видеть сквозь них. За этими стенами были другие комнаты и другие стены, прозрачные, как лед, видимые только в углах и там, где на них падал свет. В каждой комнате Сьюзен повернулась, чтобы посмотреть на себя.
Комнаты уходили в бесконечность.
Сьюзен всегда отличалась благоразумием. И она сама признавала, что это ее главный недостаток. Благоразумие не делало тебя популярной или смешной, а самая главная несправедливость состояла в том, что это самое благоразумие не делало тебя правой. Но благодаря ему ты могла быть уверена в своем мнении, и сейчас Сьюзен была абсолютно уверена в том, что происходящее вокруг нее нереально. Во всех смыслах этого слова.
Само по себе это не являлось проблемой. Большая часть того, чему люди посвящали себя и свою жизнь, было нереальным. Но иногда случалось так, что очень разумный человек вдруг сталкивался с чем-то колоссальным, сложным и неподвластным никакому пониманию, и тогда его мозг начинал рассказывать ему истории о том, с чем он столкнулся. И, решив, что понимает смысл этих историй, человек начинал думать, будто понимает смысл того явления, с которым он столкнулся, хотя понять его было вообще невозможно. Так вот сейчас Сьюзен чувствовала, что ее разум пытается рассказать ей какую-то историю.
Раздался звук, словно начали одна за другой захлопываться огромные железные двери. Он становился все громче, все ближе…
Вселенная приняла решение.
Другие стеклянные комнаты исчезли. Стены затуманились. Возникли цвета — сначала пастельных тонов, но потом они становились все ярче и ярче, по мере того как возвращалась лишенная времени реальность.
На кровати никого не было. Лобсанг исчез. Но в воздухе появились лучи синеватого света, похожие на развевающиеся на ветру ленты.
Вдруг Сьюзен вспомнила, что должна дышать.
— А, — вслух промолвила она. — Предназначение.
Она обернулась. Потрепанная леди ле Гион смотрела на пустую кровать.
— Отсюда есть какой-нибудь другой выход?
— В конце коридора лифт. Сьюзен, но что случилось с…
— Не Сьюзен, — резко оборвала ее Сьюзен. — Госпожа Сьюзен. Только друзья называют меня Сьюзен, а ты к ним не относишься. Я тебе совсем не доверяю.
— Я сама себе не доверяю, — покорно согласилась леди ле Гион. — От этого тебе легче?
— Покажи мне, где находится лифт.
Лифт оказался не более чем очень большим ящиком — ну, или совсем крошечной комнаткой, это как поглядеть. Он висел на тросах, пропущенных через блоки в потолке. Судя по виду, установили его совсем недавно, чтобы поднимать и опускать особо тяжелые произведения искусства. Одну из стен занимали раздвижные двери.
— В подвале находятся лебедки, которые поднимают кабину, — пояснила леди ле Гион. — Безопасность движения вниз обеспечивается механизмом, благодаря которому вес опускающегося лифта перекачивает воду в баки для дождевой воды на крыше, из которых она, в свою очередь, может быть перелита в полые противовесы, которые помогают поднимать тяжелые предметы вверх…
— Спасибо, — перебила ее Сьюзен. — Но чтобы спуститься, необходимо время. Ты поможешь? — добавила она шепотом.
Ее оплели ленты голубого света, закружились, как щенки, которым не терпится поиграть, а потом устремились в сторону лифта.
— Как бы там ни было, — сказала она, — мне кажется, сейчас Время на нашей стороне.
* * *
Госпожа Мандариновая уже в который раз поразилась тому, насколько быстро могло обучаться тело.
До этого времени Аудиторы учились всему посредством счета. Рано или поздно все сводится к числам. Выучи числа — и будешь знать все. «Поздно» могло стать «слишком поздно», но для Аудитора это не имело никакого значения, потому что время было не более чем еще одним числом. Но мозг — несколько фунтов дряблых хрящей — считал числа так быстро, что они переставали быть числами. Она была поражена той быстротой, с которой мозг направлял руку, чтобы поймать в воздухе мяч — автоматически, как бы подсознательно рассчитывая будущее положение руки и мяча.
Казалось, органы чувств работали и делали свои выводы прежде, чем у нее появлялось время подумать над этим.
В данный момент она пыталась объяснить другим Аудиторам нечто очень сложное. А именно: нет ничего невозможного в том, чтобы не кормить слона, которого не существует. Госпожа Мандариновая, в отличие от многих Аудиторов, отличалась смышленостью и уже определила для себя ряд предметов, событий и ситуаций, которые отнесла к категории «чушь полная». На них, по ее мнению, можно было не обращать внимания. До остальных Аудиторов это доходило с куда большим трудом.
Вдруг, услышав грохот лифта, она вынуждена была прервать свою речь на полуслове.
— У нас есть кто-нибудь наверху? — спросила она.
Толпившиеся вокруг нее Аудиторы покачали головами. Надпись «ДАННУЮ ВЫВЕСКУ ИХНОРИГОВАТЬ» буквально сводила их с ума.
— Значит, кто-то спускается оттуда! — выкрикнула госпожа Мандариновая. — Не из нас! Их нужно остановить!
— Но мы должны это обсудить… — забормотал один из Аудиторов.
— Делай, как я сказала, органический орган!
* * *
— Все дело в индивидуальностях, — сказала леди ле Гион, когда Сьюзен открыла люк и выбралась на плоскую крышу.
— Правда? — удивилась Сьюзен, окидывая взглядом замерший город. — Я думала, вы их лишены.
— Уже нет, — ответила леди ле Гион, вылезая вслед за ней. — А индивидуальности определяют себя посредством других индивидуальностей.
Сьюзен, осторожно ступая вдоль парапета, обдумала это несколько странное утверждение.
— Хочешь сказать, что они там все передерутся? — спросила она.
— Разумеется. У нас никогда раньше не было эго.
— Но тебе-то удалось с этим справиться.
— Только став окончательно и бесповоротно сумасшедшей, — промолвила ее светлость.
Сьюзен обернулась. Шляпа и платье леди ле Гион совсем истрепались, и она обильно посыпала крышу блестками. Кроме того, что-то произошло с ее внешностью. Как будто грим на ее утонченное фарфоровое личико наносил клоун. Причем слепой. И в боксерских перчатках. В полном тумане. Леди ле Гион смотрела на мир глазами панды, а губная помада лишь черкнула по ее губам, да к тому же наискось.
