«Если бы мои страсти сжигали только меня! — так ведь нет: страдает все, до чего я могу дотянуться…»
Эльф ждал его там же. Горец подошел и сел на землю, напротив.
— Я свалял большого дурака, — сказал он. — Я… хочу попросить у тебя прощения, государь мой…
— Не стоит.
— Погоди. Ты еще не знаешь, в чем дело. Ты думаешь, это тебе не в новинку, наверняка люди уже обвиняли тебя в том, в чем ты не виноват… И ты прощал, потому что нашей вины тоже нет в том, каковы мы… Но сейчас, государь мой, совсем другое дело. Пока… Пока я просто умом понимал, что стоит между нами… Пока Валинор оставался просто рассказами — я не испытывал к вам особой зависти. Даже гордился этим, дурак…
— Я допустил ошибку.
— Нет, все было правильно. Ты не Валинор показал мне, Король — ты показал мне мое нутро. Моего оборотня, как он есть — глаза в глаза. Я ведь подумывал о том, чтобы убить тебя, государь. Потому что мое самое жгучее желание — сравняться с тобой в мудрости, искусствах, красоте — чтобы сделаться достойным Лютиэн… А я никогда не смогу. Мне просто времени не хватит. И бессилие что-либо изменить пережигает мои стремления в черную зависть. Так река, запертая обвалом, вздувается и крушит запруду, а потом несется дальше, уничтожая все на своем пути… Я могу направить эту ненависть на того, кто ее действительно заслужил — но я бессилен ее изжить до конца. Погоди, не говори пока ничего… Я знаю, так было предопределено, так надо… Наверное, затем, чтобы мы понимали: ждать и терять нам нечего. Другого объяснения придумать я не могу. Пусть будет. Король, прости меня. Прости за то, что я неспособен отплатить тебе тем, чего ты от меня ждешь. За то время, что мы вместе… Ты занял в моем сердце место отца или старшего брата. Но… я всегда был непослушным сыном и скверным братом. Вот мой меч — тот самый, который я хотел поднять на тебя. Распорядись им как знаешь, — Берен протянул королю Дагмор рукоятью вперед. — Что бы ты ни решил — я тебя благодарю заранее.
Финрод принял меч, мгновение-другое держал его как взял — острием направив в Берена, а потом, перехватив за лезвие, вернул его тем же порядком.
Берен обтер лезвие о рукав и вложил Дагмор в ножны. Стыд сжигал его сердце.
— Откуда ты знаешь, — тихо спросил король, — на что способен, а на что — нет? Разве ты дошел до края своей жизни? Разве ты до конца испытал свою судьбу? Разве ты уже сделал все, на что способен? Или ты знаешь, чего я от тебя жду?
Берен поднял голову. Было темно, но лицо эльфа виднелось отчетливо, словно очерченное слабым сиянием.
— «Если узы супружества и могут связать наши народы, то это случится во имя великой цели и по велению судьбы». Что же это за великая цель, король, если ты решился помочь мне? И в чем ты видишь мою судьбу?
Эльф заговорил не сразу, а после краткого раздумья.
— Прежде чем я отвечу, я хотел бы знать, о чем ты думал там, на поляне. И как отказался от мысли об убийстве.
Берен преодолел страх и стыд, крепко взявшись за рукоять меча. Соприкосновение длилось какой-то миг — но в этот миг уместился весь разговор с Дагмором, голосом собственной души.
— Хорошо, — сказал Финрод. — А теперь — пожелай узнать мои мысли.
И Берен — пожелал…
…Как они были беспечны…
Они слышали о боли и зле — но это ведь не имело к ним никакого отношения, правда? Это было где-то там, в Смертных Землях, где еще не изжиты последыши Мелькора, где скрываются майяр из его учеников. Их — любящих, творящих, прекрасных и беспечных — это не касалось.
Соперничество между Феанаро и Нолофинвэ, легкие насмешки над излишне задумчивыми ваньяр и чересчур легкомысленными тэлери, властолюбие Артанис… Это кое-кому не нравилось, но ведь ничего общего со Злом здесь не было, да? Зло — уродливое, черное и горбатое, отвратительное и внутри, и снаружи; если Зло появится здесь, в Валиноре, — что само по себе уже непредставимо — может быть, тэлери его и проворонят, может быть, упустят из виду ваньяр, обитающие рядом с Валар, но уж нолдор, такие мудрые и неравнодушные, сумеют распознать Зло сразу и наверняка!
Так говорил Мелькор, отпущенный из темницы — и, наверное, улыбался про себя.
Как же они были наивны…
Даже тогда, стоя на площади Тириона, где в пляшущем свете факелов троилась тень Феанаро — даже тогда многие думали, что Зло — это нечто отдельное от них; то, что можно настичь, взять за рога и пригнуть к земле, снести голову одним ударом… И они были полны решимости сделать это.
И лишь на пирсах Альквалондэ, остывая от кровавой рубки, они поняли, что Зло пребывало с ними всегда, от начала их жизни — дремало в сердцах, словно семя в земле. И нашелся тот, кто заботливо полил это семечко, щедро удобрил лестью ростки гордыни, тщательно разрыхлил землю у корней гнева, подпирал ветви зависти, на которых уже во всю созревали исчерна-красные плоды зла.
…А когда они осознали зло, такое близкое и неотступное — их охватило отчаяние. Одни по-прежнему полагали, что зло истребится, если убить того, кто принес его в мир. Уничтожить Мелькора — и чудесным образом забудется несмываемый грех Альквалондэ, встанут из могил мертвые, простят живые… Другие же сказали себе: зло — это мы. Нам нет прощения и нет возврата, нам остается лишь сражаться здесь до конца и собственной смертью искупить чужие. Лишь странный, забавный Финарато в глубине сердца считал, что спасение возможно для всех. Даже для Феанаро. Может быть, даже для Мелькора. Милосердие Единого должно быть так же бесконечно, как и Его могущество, и если зло можно искупить, Он укажет — каким образом.
Если гордыня, зависть и гнев привели нолдор к Падению — значит, нужно отринуть гордыню, зависть и гнев.
Поэтому он ни мгновения не колебался, когда Фингон поделился своим намерением — идти в Железные горы, спасать Маэдроса. Фингон настаивал, на том, что сделает это один. Но кто-то должен был ждать в условленном месте с малым отрядом, запасными конями, припасами… Он не мог попросить об этом сыновей Феанаро — отец не позволил бы сыну пойти в их лагерь и иметь какие-то общие дела. Он не мог попросить об этом даже своего родного брата: Тургон желал Маэдросу гибели, не в силах простить никому из феанорингов потери своей жены. И Фингон пришел к сыновьям и дочери Арафинвэ.
Преодолев гордыню, ненависть и зависть, Фингон спас Маэдроса. Спас весь народ Нолдор от смуты и вражды.
Финрод увидел в этом знак.
А потом был другой знак — когда, блуждая в Оссирианде, он увидел костры на склонах Синих Гор и услышал пение народа, о котором прежде знал только смутно, из намеков Мелькора и сдержанных рассказов Валар.
Балан говорил: когда взошло солнце, среди народа людей случился раскол. Многие были недовольны прежней жизнью, а род Балана был из тех, кто еще слышал Голос-из-Темноты. Это скрывали, этого боялись даже сами слышащие, но в роду Балана издавна верили старым богам и не верили новому. И однажды Балан услышал Голос. Время пришло, сказал Он. Завтра вам будет знамение, и поверившие спасутся от Тьмы. Они перевалят через три горных цепи — и придут в землю, что течет молоком и медом. Тогда они должны устроить пир и принести старым богам жертвы хлебом и вином. А после этого нужно сделать арфу и лечь спать, не выставив дозорных. Тот, кто придет и заиграет на арфе — за тем нужно последовать. Он укажет путь к спасению.
