— Я же не знал, что этот… Растор так тебе неприятен. Прости. Это все Прокл.
— Что Прокл? — заинтересовалась девочка.
— Он сказал, что тебя полюбил сын знатного человека из Тикены, но родственники не дали согласия на брак, — пояснил юноша. — Вот поэтому ты и грустишь.
Айри фыркнула.
— Теперь я вижу, он просто хотел посмеяться надо мной, — вздохнул поэт. — Извини, что заговорил об этом. Но почему же Растор тебе так противен? Прокл соврал, когда говорил о его знатных родителях?
Девочка подозрительно посмотрела на парня. В тусклом свете звезд она не смогла различить его лица. Но вопрос был задан самым благожелательным тоном.
— Нет, не соврал. Его дядя Котас Минатиец самый богатый купец в Тикене.
— Это он не разрешил племяннику на тебе жениться?
— Он, но мне и самой не очень-то хотелось.
— Почему? Ты могла бы устроить свою жизнь. Разве не лучше быть госпожой, чем служанкой?
Айри заколебалась. Но природная осторожность все же взяла верх.
— Мне лучше с Тусетом.
— Старик спит с тобой?
— А вот это не твое дело!
— Прости, я не хотел…
— А я хочу! — она сгребла чашки в охапку. — Спать!
Треплос схватил ее за плечо.
— Я же извинился! Это действительно не мое дело.
Девочка ударила его по руке.
— Отпусти! И не смей меня трогать!
Юноша отпрянул.
— Тихо, тихо! Я не хотел ничего плохого.
Айри сложила посуду в корзину.
— Не обижайся, если хочешь, я тебе стихи почитаю? — предложил Треплос.
— Я лучше пойду спать, — сказала девочка.
— Такая ночь! — всплеснул руками парень. — А ты спать! Тебе же не сто лет, как твоему магу. Готов спорить, что Растор тебе стихов не читал.
— Нет.
— Тогда слушай! — поэт тихонько взял из ее рук корзину и, присев на борт, тихо заговорил:
Сердце, сердце! Грозным строем стали беды пред тобой.
Ободрись и встреть их грудью и ударим на врагов!
Пусть везде кругом засады — твердо стой, не трепещи!
Победишь — своей победы напоказ не выставляй,
Победят — не огорчайся, запершись в дому, не плачь!
В меру радуйся удаче, в меру в бедствиях горюй;
Смену волн познай, что в жизни человеческой царит.[5]
Его мягкий бархатный голос завораживал и ласкал слух. А срывавшиеся с губ Треплоса слова казались мудростью почти божественной.
— Здорово, — тихо проговорила она, когда поэт замолчал. — Это правда, ты написал?
— Конечно, — ответил юноша. — Эти стихи для тех, кто понимает божественную природу поэзии. Кто сам обладает тонкой душой, способной оценить прекрасное.
— Какой из меня ценитель, — засмеялась Айри. — Я простая служанка.
— Неправда, — решительно возразил Треплос. — Боги дали тебе не только прекрасный облик, но и доброе сердце.
Девочка смущенно отвернулась, а парень продолжал с прежним накалом.
— Ни за какие деньги не купишь умение видеть красоту окружающего мира, неба, ветра, стихов! Да большинство Милетских богачей не оценили бы того, что я тебе прочитал. Им больше по душе грубая лесть! А ты сразу оценила талант поэта, разглядела в простых словах его душу! Это просто удивительно!
Он передвинулся ближе к Айри и озабоченно спросил:
— А может быть в твоей семье тоже любили стихи?
— Я сирота, — вздохнула Айри и шмыгнула носом.
— Прости, я не хотел тебя огорчить, — казалось, Треплос сам вот-вот расплачется. — У меня самого нет родителей. Я жил у дяди, который относился ко мне как к рабу! Даже хуже… Вот почему я все время хотел уехать из Милеты.
— После смерти матери меня воспитывала одна женщина, — вздохнула девочка. — Два года назад она умерла, и я осталась совсем одна.
— Она была хорошей? — участливо спросил поэт.
— Очень! — ответила Айри и, поколебавшись, добавила. — Её звали Шило. Она научила меня многим вещам, в том числе, и слушать стихи.
— Как это? — заинтересовался Треплос.
— Она любила их читать и даже сама писала…, — от нахлынувших воспоминаний захотелось плакать, девочка всхлипнула. — Только она никому не говорила об этом, даже мне.
— Как же ты узнала?
— Однажды Шило поссорилась… со своим другом, — начала рассказывал Айри, понизив голос. — Я не знаю, почему и кто из них в этом виноват. Она очень страдала. Но как гордая женщина не могла идти мириться первой. Шило написала письмо и отправила меня с ним. Друг прочитал его при мне вслух. Так я узнала, что моя воспитательница пишет стихи.
— Наверное, они были замечательные? — вздохнул юноша.
— Да, — ответила девочка и тихо заговорила:
Как часто нам приходиться прощать,
И говорить «спасибо» с нежностью во взоре.
Оставив в сердце горечь сожалений,
Забыв обиды и взаимные упреки,
Мы учимся любить,
Мы учимся прощать.
И, потеряв себя, все начинаем снова…
Но только вот не с чистого листа,
Ведь то, что было — это есть,
И нам от этого уж никуда не деться…
В глазах застывший лед невысказанных чувств,
О них мы знаем все сполна, но не расскажем никогда…
— Красиво! — пробормотал Треплос. — Просто замечательно! Они помирились?
— Конечно, — ответила со вздохом Айри. — Вот после этого случая Шило и стала читать мне свои стихи. А потом ее убили.
— Мне так жаль, — проговорил поэт.
С палубы гребцов раздался легкий стук.
Девочка встрепенулась.
— Ой! Как долго мы тут сидим! Прости, Треплос, мне надо идти.
— Хороших снов, Айри, — улыбнулся поэт, и прежде чем она успела опомниться, наклонился и легонько поцеловал ее в щеку.
Девочка хотела его ударить, но он легко перехватил ее руку и еще раз поцеловал в уголок губ.
— Спокойной ночи.
Айри вырвалась и, шипя рассерженной кошкой, спустилась с кормовой палубы. Весь следующий день она подчеркнуто не обращала на него внимания. После полудня Нарон все же решился поднять парус, и гребцы смогли отдохнуть. Треплос вновь попытался с ней заговорить.
— Я тебя обидел? Прости.
Вид у него был такой смешной и виноватый, что девочка не выдержала и улыбнулась.
— Ага! Вот ты и смеешься!
Вечером они вновь сидели на носу, Треплос читал ей стихи, а она внимательно слушала, наслаждаясь его звучным бархатным голосом. Расставаясь, поэт вновь поцеловал Айри. На этот раз она не стала возражать, а на третий вечер едва не задохнулась от охватившего ее восторга.
Александр с ленивым любопытством наблюдал за стремительно развивающимся романом служанки Тусета и милетского поэта, которого он про себя окрестил «самовлюбленным бабником». Когда они первый раз засиделись допоздна, Алекс хотел вмешаться и поставить Треплоса на место. Но потом передумал. Парень вел себя предельно вежливо и корректно, читал стихи, не домогался, а очаровывал. Но парочка видимо услышала какой-то шум и рассталась.
