Хассем поднял мешочек с запасом «дикого корня» над огнем и перевернул. Огонь ярко вспыхнул. Хассем выпустил мешочек из рук.
Вечером он сказал Бересту.
— Если я буду просить Ирицу пойти в лес и набрать мне снова «дикого корня» — не разрешай. Хоть запирай — но не пускай. Ладно, Берест?
Тот кивнул и крепко сжал его руку.
— Ладно, брат…
Хассем почувствовал: он все понял. Все, что сам Хассем передумал за долгий день, Берест понял с полуслова. Хассем ощутил в руке горячую, жесткую ладонь Береста.
«С каким же злом мы столкнемся? С каким злом, если мы все выживем и проживем еще лет двадцать, столкнутся Эльхи и ее сверстники, дочь Иллесии, будущие дети Береста и Ирицы?».
Энкино писал за мраморной конторкой в библиотеке. Он только что закончил одно из своих дел: переписал по именам всех жителей Пристанища — сколько детей, сколько мужчин, женщин, стариков…
«Не будет такого зла, которое люди во всем мире зовут злом, — водя пером, рассуждал Энкино. — Рабов и господ не будет больше никогда. Но, пожалуй, появится новое зло и добро, не во всем такое, как везде в мире. Не рабство, не нищета. А иное, о котором люди еще даже не подозревают. Сейчас нам кажется, что если человек не вор — он уже святой. Если нет нищих — это уже сказочное королевство. Все привыкли, что одни живут за счет других. Поэтому невозможно представить, что, кроме рабства, самовластия господ и нищеты, на свете очень много другого зла и несчастий».
Энкино задумался, легко касаясь пером губ: «А ведь я и сам не знаю до конца, какое зло есть на свете, кроме нападения врагов, жестокого правителя, господина, который волен в твоей жизни и смерти? Что будет, если выкинуть из жизни борьбу за кусок хлеба и зависимость от чужой воли? Если жизнь не будет идти по раз и навсегда проложенной колее раба и хозяина?
Пожалуй, те, кто вырастет в Пристанище, станут совсем другими людьми. Обычно люди трусливы. Большинство из них загнаны в угол, боятся потерять работу, кусок хлеба, боятся начальников и хозяев. Из-за этого они ведут себя тихо, их особенные черты дремлют в душе, они все похожи друг на друга. Голод, приниженность заставляют их смиряться со всем, что установили высшие».
«Предположим, у нас получится, как думает Берест, сделать так, что ни один из нас не будет бояться остаться без хлеба. Никто не будет иметь над собой господ. Какими же станут люди? Они станут, пожалуй, не только не смиренны, а еще с детства научатся быть требовательны к себе, к жизни и к остальным. К себе… Кто рос на свободе, без страха, нужды, без преклонения перед богатством — каким он будет? В чем будет проявляться добро и зло среди нас?» — Энкино сам не заметил, как снова начал записывать свои мысли.
«Итак, будет проявляться все то добро и все то зло, на которое способен человек, без скидки на покорность, страх перед власть имущим или свое бессилие. И мы еще не знаем ясно, каким может быть это зло, мы не знаем и путей борьбы с ним. Что станет высшей ценностью? Сейчас — это свобода, безопасность, хлеб. Когда и то, и другое, и третье будет обеспечено людям с рождения, как само собой разумеющееся, как неотъемлемая основа жизни, что будет для них важнее всего тогда? В чем они будут друг другу завидовать, за что бороться? Появятся ли новые, еще неведомые нам причины для соперничества и вражды — или наоборот, не за что станет ненавидеть друг друга? Что будет считаться подлостью? Предательством? Подвигом?» — Энкино пытался сам себе ответить на эти вопросы.
«Защита границ, сношения с другими странами еще долго будут делом опасным. Так что на наш век и на век наших детей хватит не только мирного труда, но, боюсь, и войн. Как-то мы уживемся еще с внешним миром….»
«Падший мир, — вспомнилось Энкино. — Нет, думаю, до этого не дойдет. Мы не хотим обособиться и закрыться от всего, до полного неведения о том, что происходит вокруг. Иначе наступит вырождение…»
Многое тревожило Энкино в будущем. И неизвестность, и то, что он уже сейчас мог предвидеть, и чего опасался.
«Для кого я пишу? — думал он, прерываясь. — Успеют ли вырасти те, для кого я это пишу, и будут ли они такими, как я о них думаю?».
Сожженные дома вокруг замка зарастали кустами и травой. Вместо голых закопченных стен его окружали теперь дичающие сады и зазеленевшие, диковинные руины. Впрочем, садам старались не давать одичать, просто у поселенцев не до всего доходили руки. Прошел год.
Замок был обжит целиком. Он до сих пор служил общим домом, но не один зал, как когда-то, а расположенные рядом покои.
Во дворе женщины варили в большом чане грушевое варенье. Неподалеку сушилось на веревках белье. Дети вертелись поблизости, чтобы не упустить пенки. За этой веселой работой Ирица была рассеяна и невесела. Прошло то время, когда она, лесовица, не знала, что такое ухват. Она умела все, что умела любая женщина. Пряхой же Ирица оказалась самой искусной в Пристанище, потому что это искусство было у нее прирожденным.
— Не грусти, подруга. Они скоро вернутся, — с сочувствием сказала Ирице Лин.
Словечко «подруга» женщины Пристанища подхватили от Иллы. Ирица отвела взгляд.
— Скучаешь по мужу? — шепотом спросила Лин.
Ирица старалась не подавать виду: не только она скучала по любимому. И все же иной раз она не могла заставить себя думать ни о чем другом. Берест был теперь далеко… Он не знает даже того, что у них с Ирицей скоро родится сын. Ирица поняла, что зачала мальчика, лишь спустя неделю после его отъезда.
Берест с друзьями много говорили о том, что Пристанище не может быть закрытым, затерянным княжеством, каким был удел Князя Тьмы.
Это был непростой разговор. Бывшие рабы, Снодрек и его маленькая дружина — они ничего не знали о большом мире. Выбор им все равно приходилось делать вслепую. Тем тяжелей ложилась ответственность на самого Береста и его советчиков: Энкино, Зорана, Иллесию, все еще тяжело больного Хассема.
Берест не устраивал никаких совещаний. Он привык разговаривать на ходу: и по дороге с поля, и когда вскапывали сады. За короткой передышкой и за едой он подходил к друзьям.
— Смотри, Зоран, что… Мы живем на чужой земле. И разбойники, и любой сосед может сунуться к нам, и нам не у кого будет искать защиты. Нам защита — только наши клинки, а нас мало. Наемники из Мирлента уже проведали сюда дорогу. Пристанищу нужен договор с соседями о мире.
— Со слабыми не заключают договоров о мире, — отвечал Зоран, покачав головой.
— Замок — наша единственная крепость, — продолжал Берест. — Да мечами владеют только десятка три — те, что раньше были невольниками для боев на ристалище. Учить остальных некогда: встанет вся работа, а мы не то чтобы богаты… Но я не хочу, чтобы мы оказались легкой добычей для любого, кто на нас наткнется. А еще… — в раздумье говорил Берест, — еще там, в большом мире, искусные мастера, книги, корабли. Нам все это надо.
