Оливер снял трубку с рычага и, позвонив оператору, заказал международный звонок. Памятуя, что творится за Завесой, Оливер чуть не умер от нетерпения, пока оператор через три узла соединялся с Америкой и снимал деньги с его кредитки. В Лондоне было не больше часа пополудни, а значит, дома еще очень раннее утро — часов семь или что-то вроде этого. Но звонок, как и все остальное, не мог ждать.
Дома никто не отвечал.
Оператор любезно попытался помочь ему, набрав номер во второй раз. Но ответа не было. Молчал даже автоответчик.
Оливером овладело неприятное чувство. Он не имел представления о том, какой сегодня день, но в такой час дома обязательно кто-то должен быть. Оливер надеялся, что после его исчезновения Колетт осталась в Мэне, но не знал, сколько именно дней прошло. Может быть, ей уже пришлось вернуться в Нью-Йорк, на работу. Но даже если сестра уехала и отца почему-то нет дома, автоответчик обязательно должен быть включен. Или Фридл подойдет к телефону…
Предвкушение сменилось тревогой, и он дал оператору номер Джулианны, сам не зная, с чего начать разговор. Сначала в трубке с полминуты раздавались непонятные шумы, а потом он услышал гудки на том конце линии.
После третьего гудка она сняла трубку:
— Алло!
— Джулс?
Он услышал, как она ахнула и пробормотала: «О боже».
— Джулианна, я… Слушай, со мной все в порядке. Я даже не представляю себе, как ты, наверное, меня сейчас ненавидишь, и не могу пока вернуться домой, но хочу, чтобы ты знала. Если б у меня была хоть какая-то возможность… То есть я никогда не ушел бы, будь у меня выбор.
— Оливер, — сказала она, как будто только сейчас начинала верить, что это он.
— Да. Да, милая, это я.
Он услышал, что она плачет.
— Где ты, Оливер? Где, твою мать?! — Ругательство прозвучало почти как рычание.
— Я… Ну, в общем, сейчас я в Лондоне. Не могу пока ничего объяснить. Скоро я еще позвоню. Просто я хотел, чтобы ты знала, и отец с Колетт тоже, что я жив и здоров…
— Отец? Ты что, не знаешь про отца?..
В вопросе звучало такое резкое недоверие, что Оливера пронзил холод гораздо худший, чем от прикосновения зимнего человека.
— Что ты имеешь в виду?
— Он погиб, Оливер. Пока ты там прячешься, или шляешься, или занимаешься черт знает чем, пытаясь разобраться в своей жизни, кто-то убил твоего отца. Изуродовал! Будь ты проклят за то, что тебя тут не было! Хотя, если спросить полицию, они совсем не уверены в том, что тебя не было тут!
Оливер никогда еще не чувствовал себя таким онемевшим, оцепенелым, опустошенным. Он стал похож на шоколадного пасхального зайчика, пустого внутри и ломающегося при малейшем прикосновении.
— Он… О господи, нет! Что ты несешь!
Ее голос чуть смягчился, и за яростью послышалось беспокойство.
— Он умер, Оливер. Да, малыш. Мне очень жаль, но он умер… Мне было так страшно. Я думала, что тебя… Сначала я думала, что ты бросил меня, но потом, когда нашли твоего папу, я стала бояться, что ты тоже погиб. Но ты правда в порядке? Ты в Лондоне? Ты должен приехать домой, Оливер. Приезжай прямо сейчас.
Его затрясло так, что он не мог произнести ни слова, а когда все же сумел, то почти задохнулся.
— Я не могу, Джулс. Солнышко, прямо сейчас не могу. Но скоро вернусь, обещаю.
— Ты в опасности?
Оливер вздрогнул. Она почувствовала это, явно почувствовала. Или вычислила. Какие еще у него могут быть причины не приехать?
Он не ответил на ее вопрос.
— Ты сказала… что его изуродовали. Как… как именно… что с ним случилось?
Последовавшее молчание было слишком долгим. Оливер думал, что его стошнит от одной мысли об убийстве отца, представляя себе самое худшее.
— Глаза. Ему… вырвали глаза. — Джулианна с трудом выдавила это слово. — У полиции нет ничего, Оливер. Ни малейшей зацепки. Ни отпечатков пальцев, ни взлома. Никаких следов, кроме…
— Колетт, — выговорил Оливер. — Я пытался позвонить домой. Мне надо поговорить с ней, Джулс. У меня всего одна минута, мне надо позвонить ей сейчас же. Где она? Ты знаешь?
Она опять заплакала. Ему так захотелось оказаться там и вытереть ее слезы. Неважно, будут они когда-нибудь вместе или нет — сейчас он хотел быть рядом с нею.
— Разве она не с тобой? — недоверчиво спросила Джулианна, словно это был самый трудный вопрос, какой она когда-либо задавала. — Колетт тоже исчезла. Бесследно, как и ты. В ту самую ночь, когда убили твоего отца. И с тех пор никто не видел ее. Она просто… пропала.
Оливер открыл рот — и сразу же закрыл, не произнеся ни звука. Покачал головой, с такой силой сжимая трубку, что свело пальцы. Его сознание было не в состоянии переварить последнюю новость.
И тут из парка донеслись сдавленные крики.
Обернувшись, он увидел зимнего человека — во всей его красе, посреди улицы, в лондонском парке Баттерси. Фрост стучал пальцами по стеклу:
— Оливер, уходим. Немедленно!
Ярость, с которой Оливер отреагировал на это требование, ошеломила его самого. Его переполняло горе. Он был готов закричать, распахнуть дверь и наброситься на существо, втянувшее его в смертельный кошмар, утащившее из родного дома, где покинутого им отца убило какое-то чудовище, а сестра бесследно исчезла и, возможно, тоже погибла.
Но вдруг за спиной Фроста он увидел Кицунэ. Шатаясь, она выходила из ажурных ворот парка. Лицо ее было забрызгано кровью. Она поддерживала левую руку на весу, и на асфальт падали алые капли. А следом бежал Голубая Сойка, неся на руках неподвижное тело маленького черного дракона.
— Я люблю тебя, Джулианна, — прошептал он в трубку, вряд ли осознавая, что говорит. — И скоро вернусь домой. Обещаю.
Она стала что-то спрашивать, плакать…
Но он повесил трубку.
Колетт не хотела просыпаться. Даже подсознание наполнял ужас, с которым ей придется встретиться после пробуждения. Изнеможение пропитало ее до самых костей, но как бы она ни хотела вновь погрузиться в бесконечные, слепые часы в этом святилище сна, ей не удавалось отдохнуть. Даже во сне она умирала от голода. Даже во сне ее тело засыпал песок.
Но вот веки дрогнули, а брови сошлись в попытке хоть на несколько минут отсрочить пробуждение. В таком полудремотном состоянии она могла вообразить себя лежащей в собственной постели в отцовском доме, в том мире, который знала. Но повсюду был лишь песок. Тысячи песчинок кололи ее, проникая под мягкую фланель. Она была босиком и даже без трусиков — в одной пижаме. Песок был довольно теплым, но успел просочиться в каждую складку тела и невыносимо царапал кожу под пижамой.
