— У нас всегда будет Париж[54], — прошептала она в темноте, чувствуя, как скрипит песок на зубах.
Она отчетливо видела себя в «Американском кафе» Рика. Ширмы, поникшие листья растений, лениво крутящиеся вентиляторы, красивые женщины и потрепанные мужчины. Все дышат воздухом, в котором словно растворена опасность. За роялем поет Дули Уилсон. Поет он не «As Time Goes By», а какую-то другую песню, которую Колетт не знает, она слишком молода. У стойки бара начинается стычка, глаза вспыхивают ненавистью, и тут входит Богарт, с серьезным, полным грусти взглядом, чтобы остановить драку.
Нет, не Богарт, а Рик Блейн. А за роялем не Дули Уилсон, а Сэм — оружие, которое Рик и Ильза используют друг против друга.
Музыка приятная. Вино сухое, как кость. Как песок. Стоя посреди кафе, Колетт слышит шепот, голос, похожий на шелест пергамента. Слова такие тихие, сдавленные, их еле можно разобрать.
«Глаза… Он хочет вырвать у тебя глаза… Может быть, не сегодня, не завтра, но ско-о-о-оро…»
С резким вздохом, похожим на всхлип, Колетт распахнула глаза, выводя себя из состояния транса, в которое погрузилась. Этот шепот не был частью сценария, который она нарисовала. Он шел извне.
Ей показалось, что в комнате стало светлее, хотя до рассвета оставалось еще немало часов. Возможно, глаза уже привыкли к ночи, и теперь свет луны и мерцание звезд глубже проникали в ее темницу.
Она коснулась стены рукой, и еще одна сцена из фильма вспыхнула на серебряном экране ее сознания. Как, находясь в стране Оз, Дороти стукнула каблуками рубиновых туфелек и произнесла нежным и таким растерянным голоском: «Нет лучше места, чем родной дом. Нет лучше места, чем родной дом»[55].
Как хотела бы Колетт оказаться на месте Дороти! Стукнуть каблучками — и тут же очутиться дома.
И в тот самый миг, когда эта мысль посетила ее, она почувствовала, как песчаная стена рассыпается. Колетт пригляделась — и точно: стена уже не казалась такой прочной, как раньше. Теперь ее пальцы словно опускались в теплую реку, обволакивающую их своим течением. Глаза по-прежнему видели стену, но пальцы словно проникали в темноту, находившуюся за ней. Будто и сама она могла пройти сквозь эту стену.
А за стеной пахло чем-то совсем неожиданным, неуместным. Она не сразу узнала этот запах. Сосны. Смола да иголки.
Что за черт?..
Справа опять послышался тот же сдавленный шепот. Колетт замерла. Ее дыхание стало прерывистым, а сердце стучало, как гром, предвещающий летнюю грозу. Она убрала пальцы от стены, а когда поняла, что наделала, и коснулась стены снова, та опять оказалась прочной и неподдающейся. Еще секунду назад ей чудилось, что можно сбежать, но теперь она опять очутилась в ловушке. Кожу жгло, глаза лихорадочно бегали по песчаным холмам, долинам и уступам, которыми изобиловал пол комнаты. Шепот был реальным. Но слова? Наверное, это ее собственное воображение, воспоминание об убийстве отца, никак не выходящее из подсознания. Наверное, так и есть.
Но шепот раздался снова, на этот раз сверху, и она подняла голову. У самого потолка виднелась маленькая сфера мерцающего света. Шарик словно плясал в воздухе, то мягко скользя, то делая стремительные зигзаги — словно гипнотизировал ее.
— Колетт, — снова послышался шепот. — Проблемы двух маленьких людей не стоят горы бобов.
Шуршание скрипучего, как наждачная бумага, голоса доносилось сверху, словно из светящейся сферы, и после этих слов, обративших известный диалог из ее самого любимого фильма против нее, раздался сухой смех, в котором слышалась чуть ли не отеческая снисходительность.
Дрожа, Колетт во все глаза смотрела на шарик. Он пугал ее, и в то же время в нем мерцала тонкая красота, которую нельзя было не заметить. Чистота, задевавшая какие-то струны в ее душе.
И вдруг она услышала другой звук — уже за спиной. Шорох песка и мягкие шаги. Колетт до боли стиснула зубы и крепко закрыла глаза, не желая оборачиваться на этот звук. Она больше не хотела ничего видеть, не хотела знать, кто еще мог оказаться с ней в этой темнице без двери. До сих пор все ее невысказанные молитвы были об освобождении или хотя бы об избавлении от одиночества. Но теперь она все отдала бы за то, чтобы снова остаться одной.
— Его зовут Виттора, — раздался голос из-за спины.
Детский голос.
Стараясь успокоить дыхание, Колетт медленно повернулась и открыла глаза. Во мраке своей темницы она увидела маленького мальчика, на вид не старше девяти лет. Рубашка и штаны его казались совершенно бесцветными на фоне песка, освещенного лишь лунным светом. И все остальное — такое же блеклое и заурядное, за исключением одной ужасной детали.
У ребенка не было глаз.
А там, где на невыразительном лице мальчика должны были находиться глаза, виднелись только темные, пустые глазницы.
— Такими они останутся навсегда.
Мальчик шагнул ближе, и Колетт содрогнулась, отпрянув на полфута. Его губ коснулась улыбка, и он повернул лицо вверх, ловя свет от Виттора. И на свету стало видно, что в пустых глазницах текут, как в песочных часах, струйки песка.
В руках мальчик держал маленький серебряный поднос. А на нем была стеклянная бутылка с водой, яблоко, кусочек сыра и несколько тонких ломтиков хлеба.
Колетт не сразу осознала, что кричит. В ее теле напрягся каждый мускул, пальцы разрывали мягкий, податливый песок. Когда же она наконец услышала, как звучит ее собственный страх, и поняла, что этот крик несется из ее горла, то тут же замолчала и лишь смотрела, не в силах отвести взгляд.
Мальчик не делал больше попыток приблизиться к ней, а свет… Виттора… замер в воздухе над ее головой, дрожа точно так же, как и она, словно они были связаны.
— Виттора — твой проводник… Удача, сопровождающая тебя всю жизнь. Но он показывается только тогда, когда готовится уйти. Большинство людей никогда не видит его, но здесь… нет ничего невозможного.
Колетт не могла больше смотреть в его пустые глазницы. Вместо этого она подняла взгляд на дрожащий свет.
— Почему… он уходит? — сумела выговорить она.
— Виттора уходит, когда чувствует, что его хозяин скоро умрет.
Колетт показалось, будто внутри у нее что-то рухнуло, какой-то важнейший элемент ее существа, и она почувствовала полное изнеможение. Ей хотелось плакать, но обезвоженный организм не мог даже этого. Она облизала потрескавшиеся губы.
— Почему? — простонала она. — Зачем вы так поступаете со мной?
— Прошлое — это сон, от которого нам никогда не проснуться, — сказал он.
Она уже слышала эти слова раньше.
Мальчик подошел на два шага ближе. Колетт внутренне сжалась, но не отодвинулась. Она корчилась от страха и в то же время — от знания, что бежать некуда. Ей было по-прежнему невмоготу смотреть в эти дьявольские пустые глазницы.
