Очнулась девушка поздно ночью, опустошенная, почему-то все еще испуганная. Хотелось поговорить с отцом, рассказать о кошмаре. Она выбралась из дупла и отправилась к гнезду, в замок.
В зале тихо. Пусто. Обычно во время бодрствования перебранки или смех звучали постоянно. Но не сейчас. Сташи на цыпочках подошла к своему ложу, остановилась. Ей опять стало страшно. Она растерялась, не знала что делать, как себя вести. Дотронулась пальцами до деревянной поверхности и с силой сжала край ящика, не замечая, как впиваются в ладонь острые занозы. Глаза нашли объяснение. Невозможно.
Кали лежала внутри. Почему-то в ее, Сташи гробу. Тело фурии было изогнуто, скрюченно, словно она билась в конвульсиях. Руки мертво вцепились в палку, торчащую из груди. А лицо… такое старое. Девушка подошла ближе. Страх ушел, и осталось злорадное удовлетворение. Отец наказал Кали. Заставил ее не есть больше. Правда, раньше такого не случалось. Вампир жесток, но это его наказание какое-то странное. Что-то по-прежнему вызывало тревогу. Сташи посмотрела на лицо женщины внимательнее. Зрачки Кали оставались неподвижными. Нахмурившись, девушка протянула руку и осторожно коснулась плеча. Камень. Она решительно, с некоторым усилием потянула за палку и вытащила ее из груди фурии. Тело пыхнуло, развалилось и опало серым облаком праха. Сташи коротко и испугано взвизгнула.
Смерть. Девушка никогда не видела гибели себе подобных. Неужели отец мог убить Кали? Что так разозлило его? Она почти мгновенно переместилась, оказавшись у ложа Ирика и Лакасу. Оба, как и фурия лежали со старыми лицами и искаженными в судорогах телами, пробитыми палками. Сташи приоткрыла рот и с присвистом втягивала воздух. Ее звериные инстинкты предельно обострились. Неужели они действительно настолько надоели вампиру? Она решила осмотреть остальные ящики. Пусто.
Отец! Мгновенно переместившись в его покои, Сташи остановилась перед ложем. Не могла заставить себя смотреть. Видеть лицо, обезображенное подлинным проклятием невыносимо. Нет, вампир не при чем. Кто-то пришел в дом извне.
Сташи помнила, как мать учила заботиться о тленных телах убитых. Зажмурившись, чтобы в памяти сохранилось узкое лицо с горящими глазами, а не этот оскал смерти, она выдернула палку. Отступила назад. Стало необычайно тоскливо, хотелось спрятаться, убежать. Нужно пойти к матери и спросить, что теперь делать. Конечно, кто еще сможет объяснить? Девушка разбежалась и выпрыгнула в окно.
В доме матери свет не горел. Вампирка не удивилась. Скоро утро, но небо только начало сереть, и Левату наверняка спала. Сташи постучала в окно. Тишина. Впервые нарушив правило, (она могла его и не соблюдать, но всегда строго придерживалась), девушка тихо толкнула дверь. Та оказалась не заперта.
— Мам! — позвала Сташи, и переступила порог.
— Слишком легко получилось, — мужчина кашлянул, пряча неуверенность поглубже, и сделал большой глоток дешевого вина. Скривился, поспешно перекрестился. Напиток оказался скисшим, к тому же сильно разбавленным водой. Но мужчину эти мелочи не заботили. Хотелось напиться. Все равно где. Подходила и провонявшая потом, дымом и грязью харчевня. Было душно и страшно. Остатки бравады унесло промозглым ветром, минутное удовольствие растаяло как приторная патока, с мерзким привкусом гари на губах.
— Ну, нет, я чертовски испугался, когда тварь глаза открыла, — перебил сидевший рядом напарник, торопливо крестясь следом.
Собравшиеся за столом в поздний час люди праздновали удачное убийство. Жители города тоже праздновали, сами не зная что. Целых два дня никто не трогал их детей и близких. Убийцы знали причину. Они нашли змеиное гнездо и уничтожили его.
— Знаешь, Таус, — задумчиво произнес рыжеусый мужчина, — не поверил бы, если б своими глазами не увидел. А еще бабка дрожащим голосом мне плела сказки про нежить, сущую ерунду. А вон оно как вышло. Все правда. Не зря готовил столько лет хозяин. Пригодилось таки.
— А девку помните? Махонькую? — его пьяный товарищ с трудом ворочал языком, но эмоции переполняли, — шипела, визжала.
— А бабу голую? Красива была как зараза. Волосы черные как шелк, а сиськи…
— Да, — сухо вклинился в разговор самый трезвый, плотный крепыш с обритой головой, — лежала. А потом открыла глаза и бросилась, пока ты, открыв рот, стоял и пялился. Скажи спасибо Мариусу, что не терял головы.
Рыжеусый пожал плечами. Он не считал себя героем. В глубине души испытывал не меньшее отвращение, и временами страшно становилось еще как. Если бы не долг, и ноги его на той горе не было.
— Святые бы ее клычищ испугались, страшилище. Нелюди, одно.
Повисло молчание. Некоторые давились вином и глушили им звучащие в голове голоса, упорно, кружка за кружкой. Кошмары, которые преследовали каждую ночь, не померкнут и через годы. Но совесть будет чиста, не запятнана кровью человеческой, проливаемой по вине их безделья. Каждый знал, так нужно.
Мариус добавил:
— А прав я был, память то крепкая. Бабу ту еще лет пятнадцать назад впервые повстречал. Может и поболе. Мы дом тогда жгли и ребенка случайно спалили. Знаю точно, она погань привадила. Все упыри проклятые за ней пришли. Одно слово, ведьма. А дети едва подросли прочь из матушкиного дома поразлетелись.
— Не…яблочки от яблоньки. Всех пожечь.
— Неча, хватит с нас. Свое дело сделали.
Розовощекий и круглолицый толстяк, тот самый, что нашел гнездо и выследил ведьму, промолчал. Он бы всех под корень. Чтобы и семени не осталось.
— Твоя правда. Мне одно интересно, кто монеты давал? И где те деньги спрятаны?
— А не нашли?
— Нет, все перерыли. Золота не нашли.
— А бабу потрясли, ведьму?
— Она…
— Мам? — Тишина. Сташи толкнула дверь и вошла в комнату. Пахло кровью. Старой. Подсыхающей уже. Но запах оставался сильным, насыщенным. Так бывает, когда крови разлито много. Девушка прекрасно видела в темноте, но отчего-то не захотела смотреть.
На полу сидела старшая сестра.
— Малесу, — тихо позвала Сташи. Та не обернулась. Девушке показалось, что в желудке что-то сжимается тугим комком. Она подошла ближе. Малесу резко отпрянула, и рванулась в сторону, с выражением такого ужаса на лице, что Сташи замерла, опасаясь довести сестру до припадка.
Мать лежала на полу. Сташи сразу поняла, живые так не лежат. Она наклонилась, дотронулась. Эта рука гладила ее волосы, а вчера била по щеке. Холодная. Пальцы успели окоченеть. Сташи подумала, что если бы мать умирала, она смогла бы сделать ее подобной себе. Мертвой, но существующей. Лучше, чем так. Кровь на полу.
