— Иногда меня достаточно попросить, — улыбнулась Аланка.
Мазурка кончилась, и Аланка заняла свое место у стены. Как ни хотелось ей танцевать с Сорокамосом, но нарушить данное владыке слово она не смогла.
— Из вашего корн-принца получится хороший наместник, — сказал Микаэлос, с начала польки.
— Неужели, — рассеяно проговорила Аланка.
— Он не обременен серьезными чувствами, а значит, разум его ясен и беспощаден. Он одинок и свободен.
— Одинок? — Аланка автоматически повторила это слово, глядя, как Сорокамос танцует польку с Занкой.
— А вот сир Павлес… Любовь обременяет. Человек, стоящий у горнила власти должен быть одинок. У нас на юге говорят так: "Власть — ревнивая девка, которая не терпит
других соперниц, ибо равной ей нет".
— Король от рожденья — всегда король! — эхом отозвалась Аланка.
Микаэлос причмокнул и замолчал.
— Вы — лукавая девушка! — сказал он через минуту, — вы не просто непростая девица, вы даже не с двойным. А с тройным дном.
— Ага, как чемодан, — ляпнула Аланка, забывшись, и тут же спохватилась, — прошу прощения, владыка, это бы неудачный каламбур.
Микаэлос смеялся от души.
— Человек, стоящий у власти должен быть холодным и расчетливым, как вы. А не как чемодан, — улыбнулся владыка.
Аланка резко остановилась.
— Нам это не стоит обсуждать, — она ушла, не окончив танца.
Никто ничего не заметил. Аланка стояла в углу зала и чуть не плакала. Отчего-то во все праздники ей было тоскливо, этот разговор нагнал еще больше тоски. Она следила
за Сорокамосом, который весело улыбался Занке. Видимо он окручивал новоиспеченную герцогиню, от этой мысли горло сжало будто бы тисками, на глаза выступили слезы.
— Простите, если чем-то обидел вас, мадемуазель, — откуда ни возьмись появился Микаэлос.
— Это вы должны простить меня за неучтивое поведение. На меня что-то нашло, — склонившись в книксене, ответила Аланка.
Микаэлоса словно обдали холодной водой. Он смотрел на горничную, на ее суровое лицо, на слезы в ее глазах, и не знал, что ему говорить и делать, а потом просто
расхохотался.
Аланка стояла и смотрела на хохочущего владыку равнодушно и бесстрастно.
— Ваша тайна останется тайной, — мягко сказал владыка, — я лишь хотел понравиться вам.
— У меня нет тайн, сир.
— Ой, ли, мадемуазель. Ваша милая головка полна всевозможных тайн, я уверен в этом.
— Как будет вам угодно, сир.
— Но только не думайте, у меня есть желание приударить за вами. Вы слишком молоды, а я слишком стар.
Аланка молчала.
— Вы наблюдательны, мадемуазель?
— Да, сир.
— Тогда скажите мне, кого нет в зале?
Аланка бросила взгляд и первым увидела Сорокамоса, и, кажется, вздохнула легче. Она три раза обшарила взглядом зал, неизменно отслеживала Сорокамоса и Занку,
крутящихся в вальсе.
— А где господин Павлес и госпожа Фелия, — выдохнула она в ужасе.
Никем не замеченные, Фелия и Павлес сбежали с бала. Им скоро прискучили танцы, захотелось побыть вдвоем. Они вышли в сад, быстро пройдя по парку, туда, где падали к
розовым лепесткам цветов белые лепестки вишен.
Песок похрустывал под их ногами, они шли, молча, устав за день от долгих речей и большого количества гостей.
Солнце уже зашло, в воздухе стояла прохлада, и уже пахло ночными ароматами. Полной грудью они вдыхали ароматы цветов и деревьев.
— Ты чувствуешь? — тихо спросил Павлес.
— Наверное, так пахнет счастье, — ответила Фелия.
— Нет, милая. Так пахнет любовь.
Фелия улыбнулась.
— Ты не рада?
— Рада, Павлес, милый. Очень рада. Как мне не радоваться? Но я всю жизнь ждала чего-то другого.
Павлес мгновенно посерьезнел, и даже посуровел. Фелия рассмеялась и сказала:
— Ты не так все понял. С детства я мечтала о крепкой семье, детях и муже, кем он будет совершенно не важно. Когда ты представлялся мне сыном богатого лавочника, я
считала, что это вершина счастья. Но когда я узнала, кто ты на самом деле… я чуть не умерла со страху. Об этом мечтает любая деревенская девчонка, но только не я, и
вот оно случается со мной. Замок, принцы и короли, весь этот высший свет.
Павлес улыбнулся, эта странность Фелии ему нравилась отчего-то.
— У нас говорят, — продолжала она, — Кто скромен в желаниях, у того всегда полон хлев скотиной, а жнивье зерном. Человек, желающий малого, всегда получает больше.
Они сели на скамейку под цветшей вишней.
— Теперь мы будем в этой мишуре: приемы, балы, переговоры, разъезды, — грустно сказала Фелия.
Не думай об этом, дорогая. Нам ничего не мешает по-прежнему оставаться теми, кто мы есть. Или причина твоей грусти не в этом?
Фелия закусила губку.
— Занка. Она беспокоит меня. Аланка нашла в моей шляпке листья вороника, кроме Занки их больше некому было подложить мне. Аланка вынула своими руками эти листья и чуть
не лишилась рук, теперь ходит в перчатках.
— О Боги, Фелия, неужели? Ты думаешь, что сестра хотела причинить тебе вред? Я даже думать не хочу, чтобы было, если бы листья не нашли.
— Действительно лучше не думать.
— Такие непохожие близнецы, — ласково проговорил Павлес, любуясь женой.
— Она просто очень несчастливая, — печально сказала Фелия.
— Надо бы поберечься ее.
Фелия пожала плечами. Павлес обнял жену.
— Нам пора, родная, сейчас снова будут дарить подарки.
— Послезавтра мы едем в путешествие? — спросила Фелия. — Я всегда мечтала увидеть море.
— Там нам придется расстаться с батюшкой.
— Как? — воскликнула Фелия.
— Он поплывет на Запад. Он уже очень болен.
Фелия вздохнула, и взяла руку супруга в свою.
— Мы перенесем все вместе, — тихо сказала она.
— Пора идти, — сказала Павлес, отвлекшись от мыслей.
Они неторопливо пошли обратно, когда услышали взмахи крыльев. Сверху перед ними опустилась Аланка, лицо ее раскраснелось от полета и негодования.
— Ваше величество! Барин! Господин Павлес! Госпожа Фелия! Вы… ВЫ…
Она задохнулась от негодования.
— Негоже вам оставлять гостей! — нашлась она.
— За что я тебя люблю, Аланка, это за твою суровость, — улыбнулся Павлес.
— Прости, Алли, нам хотелось побыть наедине, а где еще, как не в белом саду?
— Да, что там… разве я не понимаю, — замямлила Аланка, что редко случалось, она злилась сама на себя, — Поспешите, господа, пока батюшка и матушка не заметили.
