А я ненавидел любое начальство, любое принуждение, пытался вдолбить ему это — он только усмехался. Мне надоело бодаться с ним, и я позволил ему верить в тот вариант правды, который его устраивал.
Тем более, мы скоро разделились — он связался с Бюро ксенологии, местной организацией, напоминающей наши ГСП, только менее свободной в своих решениях. Точнее, был завербован этим самым Бюро и радостно, как бычок на веревочке, попрыгал за ними.
А я еще какое-то время странствовал бесцельно. И чем дольше я метался от звезды к звезде, от планеты к планете, тем сильнее начинал злиться на этот мир, который оказался ничем не лучше моего.
Последним камнем стало ММБ — хищная организация, выкачивающая ресурсы для своей версии Земли из тощих недр обитаемых и необитаемых планет. Я уже видел такое на Саракше. И на Гиганде. И на Надежде.
Я не был борцом, отнюдь. Но когда я слушал новости недели, и в них попадалось сообщение о еще одной покоренной, разрушенной, высосанной планете, у меня перед глазами начинали плавать красные пятна. Так бывало, когда мне снилась Майя. И вот — из-за новостей.
Ничего хорошего это мне — да и никому — не сулило.
Лео меня потряс. Он был настоящий гигант: чуть ли не полутора метров в холке. Песчано-желтый, косматый, со стальными мускулами под бархатной, сыто блестящей шкурой. И при этом у него были абсолютно человеческие глаза: чуть лукавые, чуть пытливые, очень внимательные и понимающие. Зеленовато-желтого цвета, хотя у представителей его породы они обычно янтарные. В первый момент он изготовился к встрече, точно собака, недовольная, что кто-то жмет руку ее хозяину. Потом расслабился и сел назад рядом с Тераи. Так они были почти одного роста.
Каюсь, после льва его хозяин впечатлил меня уже не так сильно, как мог, хотя и тут было чему поразиться.
Тераи Лапрад по праву гордился тем, что в его крови смешалось около пяти рас: китайцы, индейцы, французы, полинезийцы… Наверняка любил в приступе благодушия сообщить, что взял от них лучшее. Он был фигурой примечательной. Двухметровый спортсмен-десятиборец, даже среди моих современников он выделялся бы ростом и силой. Но я не согласился бы, что хлипче. Если бы нам пришлось драться, я вполне способен был его измотать. Он это почувствовал — и, здороваясь, на пробу сжал мою руку в своей, как в тисках. Я не собирался с ним играть. Не стал пожимать в ответ так, чтоб кости затрещали. Просто высвободил кисть так, как меня в свое время учили выворачивать их из наручников.
Мои пальцы мягко выскользнули из его руки. Великан, надо отдать ему должное, не дрогнул даже мускулом и никак не выказал удивление или недовольство.
— Мсье Абалкин, — любезно прогудел он. Если бы он сделал ударение на последний слог, я бы расхохотался. Они здесь все немилосердно калечили мои несчастные имя и фамилию. Но Тераи хорошо воспринимал имена на слух.
— Мсье Лапрад, — ответил я. — Приятно познакомиться. Я много о вас слышал от Сташинека.
— Игрищев настоящий мужчина, каких сейчас мало. Жаль, что ему пришлось улететь. Но представляю, как он измотан. Надеюсь, вы окажетесь не хуже.
— Посмотрим.
Стась очень любил, чтобы все было по правилам. Преклонение перед «легендой» так сильно выдавало в нем неофита, что рот сводило от раздражения. Но в этот раз его предусмотрительность сыграла мне на руку. Он позаботился, чтобы меня зарегистрировали (в который уж раз, тут все были просто помешаны на всевозможных регистрациях!) в БКС — и теперь я официально состоял на службе в этой организации, а значит, у Тераи не было оснований мне не верить.
Однако он все-таки тщательно изучил мои документы и задал наводящие вопросы. Меня уже оставил азарт, и отвечал я неохотно, сквозь зубы. Его это почему-то устроило.
— Вы пьете, Абалкин? — спросил он, подняв от документов раскосые индейские глаза.
— Редко.
— Сегодня вам придется нарушить обет трезвости. Хочу угостить вас коктейлем собственного изобретения. Это «Тераи особый», его тут наливают только моим друзьям.
Мне хватило ума сообразить, что это проверка. Можно было отказаться, но я уже побывал в комнате Сташинека над конторой «Лапрад и Игрищев», которую мне предстояло занять, мне там не понравилось, и провести вечер в баре рудокопов казалось меньшей из зол.
Правда, я не додумался, что коктейль Тераи с подвохом. А он был с подвохом: этому пойлу полагалось валить вас с ног после второй рюмки. Оно состояло из местной водки, экстракта каких-то трав, виски и не знаю чего еще.
Если бы мне сказали, я бы подыграл. На меня почти не действует алкоголь. Не помню точно, в природной устойчивости дело, в массе тела или в биообработке в детстве. Но я не свалился ни после второй рюмки, ни после третьей, и только после четвертой у меня слегка зашумело в голове.
Бармен начал смешивать мне пятую, но Тераи с нечитаемым взглядом остановил его руку.
— Не стоит, если молодчик вырубится, я его не донесу.
А мне сказал чуть уязвленно, но в то же время с какой-то гордостью за желторотого меня:
— Я сам выдерживаю только четыре. И будь я проклят, если захочу узнать, как на вас подействует пятая. Возможно, вы ляжете. А возможно, попросите повторить. И если второе, мне придется с вами драться.
— Чего я делать не собираюсь.
Опасный блеск в его глазах угас, они затуманились — а затем Тераи разразился громовым смехом.
— Вы только посмотрите на него! Да его просто так не своротишь. Эй, выпивки всем в честь моего нового компаньона!
Я оставил его веселиться в баре под чуть дребезжащий музыкальный автомат, а сам вышел проветриться. Стоя у стены, которая грозилась вот-вот на меня упасть, я заметил, что в тупике блеснули глаза. Большие, желтые. Как у кошки, если бы кошка могла быть такой огромной.
Лео тайком пришел проведать хозяина, хотя это ему запрещалось.
— Эй, Лео. Привет, тезка.
Я подошел к нему, сел на корточки и сказал, что мсье Лапрад (говори по-французски, дурак, он лучше понимает этот язык!) пока отдыхает. Лео понюхал мое лицо, фыркнул и по-кошачьи чихнул — ему не понравилось, что я пахну алкоголем.
Я взял его за гриву, чтобы заглянуть в глаза. Дальше ничего не помню. Растолкав меня, Тераи рассказал, что я каким-то образом ухитрился уснуть прямо на улице, в тупике. И что Лео охранял меня. По дороге домой он с ворчанием признался, что его лев никому еще не позволял спать у себя на бедре и пускать слюни в хвост.
А я почему-то расхохотался на всю улицу. И по-моему, довольно истерически, во всяком случае Тераи смотрел с подозрением.
Но это была не истерика. Я просто почувствовал вдруг, как что-то, похожее не ракопаука, внутри разжало клешни и наконец отпустило меня.
Это два разных случая. Но в хранилище своей памяти я каталогизировал их как один. Конечно, тут крылась ошибка. Ничего их не объединяло кроме дождя. Дождь лил стеной, а еще пахло животным. Вот и все.
Первый.
Дождь молотит по жестяной крыше. Передо мной на лежанке клубок тряпок. Среди тряпок — моя куртка, и ей пришла погибель, потому что такого обращения не выдерживают и более прочные вещи. Ну и что. Ну и не жалко мне эту куртку. Зато теплая.
Мимикридная ткань из последних сил пытается подладиться под окрас среды, и в результате кажется, что лоскутков намного больше. Свет рассеянный, и я бы предпочел, чтобы его не было вовсе. В темноте мне проще.
Клубок возится и скулит. Существо внутри клубка никак не найдет положение, в котором ему будет не больно — и оно сможет уснуть. Я уже сделал ему укол, но легче не стало. Остается только ждать.
С пару часов назад меня накрыло чувством омерзительной беспомощности — как накрывают платком клетку с птицей. Я понял, что наша ксеномедицина в данном случае бессильна: никто не знает, чем болен мой подопечный. Как скоро он поправится. Я чуть ли не единственный специалист по голованам — вообще, в принципе. И если ничего не понимаю, то не поймет никто.
