А я не понимаю. Я один в темноте. И мне кажется, что я всю жизнь был один в темноте, просто не подозревал об этом.
Клубок затихает. Но молодой голован внутри клубка не ушел в целительное забытье, он просто вымотался и не может больше вертеться. Ему больно и страшно. Я эту боль чувствую всей кожей. Мне хочется завыть от беспомощности. Сунуть голову под подушку и ничего не знать о том, как ему плохо.
Но это трусливо, стыдно. Поэтому я спрашиваю: «Тебе принести воды, Щекн? Воды или молока?»
— Нет, — отвечает он. Думает с полминуты. И хрипло просит: — Молока.
Наливаю ему молоко, подогреваю в эмалированном ковше на спиртовке. Не верю термометру и пробую теплоту дедовским способом — капнув на кожу между указательным и большим пальцами. Теплота удовлетворительная.
— Сможешь лакать?
Он не может.
Достаю его из клубка тряпок, кладу его голову на колени, остальное туловище укрываю курткой. Пою с ложечки. Щекн давится, пачкает в молоке усы. Глотает — и плачет. Это непроизвольное, у голованов слезы сигнализируют о болезни. Но я все равно начинаю плакать с ним. Это тоже, наверное, непроизвольно. Щекн засыпает у меня на коленях, моего тепла ему оказывается достаточно для комфорта.
Я сижу с ним всю ночь и даже пошевелиться боюсь.
Второй.
Снова стена дождя. Ветер. Дождь приминает траву, он похож на занавеску из тонких полос железа, которую дергают из стороны в сторону. Кругом лес — и не души вокруг. Но я не обманываюсь, я отлично чую, что здесь, кроме меня, есть еще одно существо. И что оно выжидает.
Мне некогда ждать.
— Здравствуй, Щекн, — говорю я.
Проходит еще несколько минут. У меня мерзнут ноги. Начинает хотеться спать. Дождь как будто прицельно бьет в самый мозг. Ничего не вижу. Куриная слепота.
— Я знаю, что ты здесь.
Молчание. Грохот капель — как будто трава из металла.
— Тебе надо уйти, — произносит хриплый голос.
Щекн, оказывается, сидит на толстой ветке платана. Толстый Щекн на толстой ветке. Меня разбирает смех. Я никогда не смеялся столько, как за эти пару недель. Мне кажется, я и от карателей сумел уйти без потерь, потому что смеялся, когда убивали Тристана. Они просто опешили на несколько мгновений. Мне хватило.
— Не надо мне уходить. Я дома.
Щекн ждет, глаза светятся красным, это должно означать неудовольствие, но мне все равно. Я не позволю себя прогнать. Я пытаюсь вытрясти из него правду — что не так со мной? Он знает меня пятнадцать лет, он должен сказать. Я изменился? Я не человек?
— Ты человек, Лев Абалкин, — говорит он ровно. И меня это успокаивает. Настолько, что я готов сесть в мокрую траву и уснуть прямо здесь. Я измотан. И почему-то счастлив.
А он продолжает:
— И тебе нужно быть с людьми. Уходи.
— Да зачем же мне уходить? — спрашиваю я ласково. Мне смешно. Ну правда, зачем? Если все уже хорошо.
И тогда Щекн роняет величаво, как если бы он говорил для толпы. Голос у него хриплый, но зычный, будто публичный оратор гудит в пустую бочку:
— Народ голованов никогда не даст убежища Льву Абалкину.
Я начинаю смеяться. С листьев платана вода течет мне на лицо. Я хохочу, заглушая шум в голове своим смехом. Я смеюсь, даже когда он исчезает, будто не было. И еще долго — после этого.
Когда на Эльдорадо начинается сезон дождей, я готов на что угодно, только бы не вспоминать эти два случая. Даже пить. Даже привести к себе в комнату над конторой шахтерскую девушку. Впрочем, лучше всего мне помогают занятия с Лео. А ведь это я должен помогать ему.
Мне приходит в голову, что я оказался тут не случайно, и ни Тераи — словом, — ни Лео — своими говорящими глазами — меня не разубеждают.
Дожди зарядили удачно. Тераи все еще присматривался ко мне и неохотно брал работать. Я казался ему подозрительным, несмотря на рекомендации Игрищева. Мне было все равно.
Работа, в общем-то, заключалась в следующем: геологи, сотрудники «Лапрад и Игрищев», разыскивали на Эльдорадо месторождения серебра, золота, палладия, подавали заявки на владение, а потом продавали их ММБ. Самый первый и самый богатый золотой рудник здесь до сих пор носил название «Лапрад» — и отнюдь не случайно. Однако Тераи был бы дураком, если бы бегал у ММБ на поводке. Он их ненавидел. За ненасытность, узколобость и бесчеловечное обращение с населением всех планет, где они появлялись. Он рассказывал мне про Тихану, где часть аборигенов внезапно начала умирать от странной болезни, а остальных выкосили фульгураторами, когда вспыхнули восстания. У меня сжималось сердце. Я не рассказывал ему о том, что видел сам, но он знал, что мне есть о чем промолчать — и не лез в душу.
Сам он с удивительной, восхищавшей меня двуличностью зарабатывал на жадности ММБ и дурил их. Только ему, да еще Стасю удавалось открывать лучшие месторождения. Клерки ММБ глаза выкатывали, когда им приносили оттуда образцы. Они покупали заявки не глядя. Но проблема заключалась в том, что по условиям своей двадцатилетней ограниченной лицензии они не могли вести там разработки. А если бы даже и смогли, то без Тераи ни за что не добрались бы туда. Он всучивал им воздух: то координаты золотой жилы вблизи действующего вулкана, где дышать без тяжелого оборудования было нельзя. То данные по месторождению палладия в зоне большого племенного конфликта. Греб доллары — и уходил, довольный.
За эти деньги во время большого муссона мы купили вертолет и сняли для него отличный ангар. «Теперь, — усмехнулся Тераи, — работать станет легче».
— Ты помнишь, что я не геолог? — спросил я, когда мы возвращались в контору.
— Нас чаще называют искателями. А в том, что ты хорош как искатель, я не сомневаюсь. И, кстати, нанял я тебя не только для этого. Пока есть время — займись своими прямыми обязанностями.
Прямые обязанности — это была работа с Лео. Я собрал в кучу все свои знания по зоопсихологии и принялся за дело. Лев страдал от дождей не меньше, чем я, а Тераи часто куда-то улетал и не всегда мог им заниматься. Так что я дней за десять оборудовал для него большую тренировочную площадку на пустыре в одном из промышленных районов Порт-Металла, гонял его, как новобранца и сам пробегал с ним огромные расстояния, воображая, что охочусь. Иногда Лео артачился, ленился — его бесил холодный дождь. Мне как-то пришлось дать ему по носу. Лео напрыгнул на меня всей своей огромной тушей. Прижал к земле и посмотрел в глаза, ухмыльнувшись в усы: маленький, слабый человечек, что ты против меня? Я ухватил его за шею, оттянул нижнюю челюсть и болезненно взялся за черную, теплую губу. Не отпустишь — порву тебе рот. И задушу, даже если ты начнешь меня убивать. Он отпустил. Ему понравилось, что я не испугался. Он не признал меня своим вожаком после этого, но начал относиться как к старшему льву в прайде. Воспитателю, если на то пошло.
Мне этого было достаточно.
Когда Тераи объявился снова, я сказал ему, что у Лео есть проблемы. Он ведь наделен интеллектом, почти человеческим. И если физически он развит, то умственной работы ему точно не хватает.
— Что же, читать ему Вергилия? — серьезно спросил гигант.
— Да, читать. Не Вергилия, но адаптированные детские книжки — обязательно. И решать с ним простейшие задачки.
— Боюсь, на это у меня не хватит времени.
Он взял со своего стола папку с документами, покачал на ладони перед моим лицом. Кажется, настала пора для откровенного разговора.
— Я собираю материал о деятельности ММБ, и то, что мне присылают, нравится мне все меньше. Они всерьез настроились продлить свою проклятую лицензию. Не знаю, как, но они это сделают. В их портах уже стоят корабли, начиненные оборудованием для добычи в условиях Эльдорадо. Я не могу проиграть эту войну.
— Это будет война одного человека против целой корпорации.
