Я кивнул с великим облегчением призраку, а женщине сказал уже решительнее:
– Вот что, не мое дело вмешиваться в устоявшийся экологический баланс этого замка! Могут быть самые необратимые последствия, как говорят депутаты… Ну, это такие маги… якобы. Прибью тебя, а вдруг домовые так расплодятся, что на голову полезут?.. Нет уж, быть тебе прежним санитаром леса… тьфу, замка.
Она ничего не поняла, но когда я, кивнув призраку, сделал к нему шаг, она вскрикнула пораженно:
– Господин?
Я обернулся:
– Чего тебе, дщерь?
– Господин… ты меня не убьешь?
– Да ведь пост сегодня, – ответил я. – До первой звезды нельзя. Я имею в виду, до первой упавшей мне на грудь.
Она сказала тихо:
– Тогда скажи, когда мне умереть.
Произнесла так просто, что я сразу поверил, у меня теперь власть над ней, раз уж сумел одолеть.
– Постарайся не помереть, – ответил я строго. – Ты отныне отвечаешь, чтобы в подземельях все было в порядке!.. Поняла? Исполняй.
Открывая дверь, услышал сзади потрясенный полувскрик-полушепот:
– Господин… кто вы?
Я улыбнулся ей с самым заговорщицким видом, подмигнул и закрыл за собой. Самое умное, кстати, что мог сделать, ибо ответь на такой вопрос, ответил бы и на все жгучие вопросы мироздания. А то все эти мыслящие тростники, петухи без перьев и белковые формы мыслящей материи – ни в дыру, ни в Красную армию.
Воздух становился плотнее, я чуть ли не плыл в нем, как в теплой воде, я уже начал было подумывать, что хрен с ним, призраком, старость, конечно, уважать надо, но не чересчур, мой дед очень хотел, чтобы я стал плотником, а потом смог бы выучиться на столяра, так что ж, из уважения к его старости бросить на фиг свою аспиранторию?
– Дорогой сэр, – сказал я как можно почтительнее, – наше путешествие затянулось. На хрен мне… ох, что-то я чересчур часто говорю это слово, это я так нервничаю, вы же знаете, когда мужчины трусят, они, как рыбы и ящерицы, вздыбливают все перья, чтобы других пугануть… Человек без перьев прямо как жаба, потому он вот так дыбится словами…
Я начал замедлять шаг, давая призраку понять, что вот-вот повернусь и пойду, но он не оглядывался, ускорял полет, я видел далеко впереди светящийся силуэт, что уменьшался, потом застыл, поджидая.
– Щас я тебе все скажу, – пообещал я мрачно. – Хотя, конечно, сам дурак, но кто из нас признается в своей дурости?
Призрак висел в воздухе напротив двери. Это первая и единственная дверь, что я увидел здесь внизу, но не ожил, сердце, напротив, упало. Еще куда-то идти?
Призрак настойчиво показал мне на массивную рукоять в виде изогнутой дугой змеи. Вздохнув, я взялся, холод ожег пальцы. Дверь отворилась неожиданно легко и без скрипа. Я застыл, за дверью расстилается бесконечная равнина, ночь, льется мягкий лунный свет. Звезд немного, абсолютная тишина, бесконечность, а в полумиле от нас небольшой холм, на холме высится на черном коне всадник. Тоже весь в черном. Я бы не вычленил его из черной ночи, если бы лунный свет не высвечивал его беспощадно ярко, с той интенсивностью, что голова и плечи словно горят в огне. Он сидит сгорбившись, смотрит в нашу сторону. Ничего не делает, не двигается, только смотрит. Лишь однажды конь взмахнул хвостом, отгоняя слепней, но всадник не пошевелился. В его позе обреченность, покорность судьбе, но в то же время мощь, внутренняя сила.
Я зябко передернул плечами.
– И что?
Призрак указал на всадника. Я настолько отупел от всего пережитого, что бездумно шагнул в этот новый мир… и меня мягко отпихнуло обратно. Впечатление было такое, будто наткнулся на стену из плотной резины. Чуть воспрянув духом, я сделал вторую попытку, третью, вздохнул с облегчением и с чувством выполненного долга повернулся к призраку.
Он смотрел с отчаянием, лицо непрерывно менялось, руки двигались, как у преподавателя школы для глухонемых. Я смотрел тупенько, шаркал ножкой и разводил руками. Ноу андастенд, них фэрштейн, ни фига не врубаюсь, давай, дядя, выводи обратно, я сделал все, что смог, а сделал, признай, немало…
Призрак наконец перестал двигать руками, лицо омрачилось, но вместе с тем снова стало волевым, собранным. Я видел, как он смотрит прицельно, это не понравилось, так смотрел на меня тренер, прикидывая, что можно выжать еще из этой паршивой овцы.
– Домой, – сказал я, – обратно!.. Я ж не призрак, мне спать и есть надо. И так уже спрашивают, почему у меня глаза красные и спина поцарапанная… Только веди не как Моисей, что сорок лет водил по подземельям, Иван Сусанин со своими евреями за пару дней управился…
Утром, понятно, сэр Зигфрид первым бесцеремонно осведомился, почему у меня глаза красные и спина наверняка поцарапанная, потом сэр Сигизмунд посмотрел пристально, но не спросил, почему у меня глаза красные и спина, наверное, поцарапанная, а когда я вышел к завтраку, за столом молча присматривался Гунтер, на лбу его я видел крупные пиктограммы в виде морщин: а почему у вас, сэр Ричард, глаза красные и спина поцарапанная?
Я пробурчал:
– Гунтер, хочешь, чтобы тебя всегда правильно понимали … ничего не говори. Или ответь, что такое – недоперепил?
Он вытаращил глаза, сказал нерешительно:
– С этим… лучше к сэру Зигфриду…
Зигфрид вытаращил глаза:
– Это чтоб я да недоперепил? Ты мне смотри! Слово не воробей, так просто не отмоешься. Сэр Ричард, надо бы послать человека по соседним замкам, сообщить, что хозяин сменился.
– Зачем?
– А кто его знает… Но так делается. Принято.
Я прожевал хлеб с сыром, за это время продумал что и как, ответил:
– Кому не надо, тот уже знает. Пусть оружейники поторопятся с луками. Но ты прав, я сам нанесу визит одному… одной соседке.
Они переглянулись, лица вытянулись, Сигизмунд возразил первым:
– Это волшебнице? Сэр Ричард, она вас в лягушку!
– Лишь бы не в кабана, – ответил я. – Уллису кабаном не понравилось… почему-то. Заканчивайте завтрак без меня, я пойду проверю одну мыслю, пока решимость не пропала.
Взбежал на третий этаж, в комнате, которую обозвал пунктом связи, все то же резное кресло, красиво изогнутые подлокотники, высокая спинка, созданная высокооплачиваемыми дизайнерами. Зашел с осторожностью, сел, посидел так, стараясь привыкнуть к абсурдности ситуации. В прошлый раз не особенно присматривался, чересчур прибабахнутый необычностью, но сейчас вижу, что-то здесь не так, что-то сильно нарушено, смещено, сдвинуто. Нам привычно, что на старинных пищалях фигуры единорогов, львов и прочих чудовищ, на щитах – замки, а доспехи вообще украшены уже на стадии литья затейливыми барельефами с мордами медведей, львов и драконов, ни одного клочка свободного пространства, чтобы без затейливого барельефа, но дико такое представить на стволе современной пушки, на броне танка или бронетранспортера, на современном шлеме десантника.
