– Добрый вечер, господин охотник, – еле слышно прошептала сгорбленная фигура. – Прошу прощения, что беспокою вас в столь поздний час.
– И тебе вечер добрый, Джеро Перышко. Чем обязаны?
Бывший банковский посыльный шмыгнул носом и ответил, испуганно косясь на черные провалы стволов:
– Поговорить хочу. Если время найдется.
– Найдется, – согласился палач, растерявший от неожиданной встречи набегавшую усталость и сонливость. – Давай только ты медленно-медленно повернешься к стене, ручками упрешься и замрешь. Я проверю, чтобы с тобой какой глупой железки не было, а потом зайдем к нам и поговорим. В тепле, с чаем и пирогами. У нас хорошим гостям всегда рады…
* * *
Скрюченный человечек сидел на самом краешке стула, баюкая в худых руках чашку с горячим чаем. Он все говорил, говорил, не прерываясь ни на мгновение: то ли пытался облегчить душу, то ли просто радовался возможности пообщаться.
– Меня цапнули еще прошлым летом. Я в баках с отходами рылся, пытался съедобное раздобыть. Вы же понимаете, что в моем возрасте никуда уже не берут: ни уголь разгружать, ни двери открывать богатым господам с почетом и уважением… Вы же понимаете… Да, а как цапнули, думал – все, отбегался. Но проболел недолго, с месяц, на солнышке в кустах почти каждый день валялся. Все ждал – когда же сомлею. Ан нет, выкарабкался… Да к зиме только сны стали сниться, будто я хожу за кем из бывших клиентов. Кому сумки носил, почту. Кому помогал в карету забраться. А как-то утром встал, в лужу сунулся умыться – а там лицо-то чужое, из сна…
– И ты подумал – почему бы не попробовать разжиться золотишком, – удовлетворенно кивнул Клаккер, подливая кипяток.
– Вы только не подумайте, что это я сам… Это – оно внутри меня. Оно не любит голодать. Оно не любит мерзнуть… И когда берет верх, я вижу все, будто дурь-травы обкурился: все вокруг серое, а тело ходит, говорит, что-то делает… И потом у себя в каморке очнусь, а у меня весь стол в золоте…
По впалым морщинистым щекам побежала крохотная слеза. Палач с грустью смотрел на посетителя и думал – чем ему можно помочь. Вот он, злодей. Убийца и мошенник. Человек, кого походя зацепила Тьма, пометив столь странным образом. И сейчас, вблизи, охотник чувствовал, как, перебивая запах давно немытого тела, просачивается еле заметный отзвук черноты, медленно сожравшей бывшего банковского посыльного.
– К нам зачем пришел? Собрал бы добытое и уехал к горы. Там обернувшихся любят.
– Не могу… Я же за всю жизнь ни грошика не утащил. Ни один из клиентов не скажет, что Джеро Перышко обманул хоть раз… А теперь – такое… Как людям в глаза смотреть?.. Ведь это – не я! Это – оно внутри меня… Оно – чужое… – прошептал бродяга и подался вперед: – А как вечером услышал, что ваш старший меня спрашивает по ночлежкам, то понял – все, отбегался. Ну, ночь еще. Ну – другую… Раз имя узнали, так и все, жди, когда постучат в двери… А я все же человеком хочу остаться. Думал, может, вы как-то вылечить сумеете… Или еще что для меня сделать… Оно ведь все чаще выходит. Уже не только ночами или по утрам, а почти все время… Вон, даже клерка убило… Почуяла, тварь такая, что клерк меня мог узнать. Может, по походке, может, еще как… Вот и вцепилась в него… А я – как в тумане, а то и вовсе – очнусь утром, а там опять золота полный стол… Не могу больше…
Клаккер долго молчал, затем подошел к двери и позвал гостя с собой, жестом приказав Пирему оставаться на месте. Спустившись в подвал, завел Джеро в пустую камеру, усадил на крохотный топчан и заговорил, вынув из кармана маленький револьвер и вынимая из барабана матово блестевшие патроны:
– Ты действительно был неплохим человеком, Джеро. Может, подвигов не совершал, но людей не обижал, жил как должно. И не твоя вина, что судьба так зло подшутила. Но сейчас тебе придется сделать самый тяжелый выбор. Остаться до конца человеком или сдаться, отдать душу дряни, что твоими руками чужое золото загребает.
Убедившись, что в барабане остался единственный патрон, палач медленно положил оружие рядом с бродягой и вздохнул:
– Это все, что могу для тебя сделать. Год назад можно было бы травы попить, какие-нибудь хитрые настои попринимать. Сейчас – это единственное твое лекарство. Единственный способ остаться самим собой… Я вернусь минут через пять. Постарайся решиться как можно быстрее, так будет легче… Если не справишься, то утром сюда набежит толпа балаболов, для которых твои грабежи свет белый застили, кто орет на всех углах о самом страшном враге с момента появления Изнанки. Они тебя на куски порвут, чтобы им спалось легче. Слишком сильно ты их напугал. Слишком сильно ударил в самое слабое место – в спрятанные по кубышкам запасы на гнилую старость… Тебя не простят, Джеро, поверь мне. И если человеком я смогу тебя похоронить подобающе, то взявшую верх нечисть буду вынужден сжечь в печи, чтобы даже воспоминаний не осталось. Так что извини меня, но это все, чем я могу помочь…
Меченный Тьмой съежился еще больше, застыл, подобно изжеванному собаками драному коту. Молчал, шмыгал носом и думал о чем-то своем. Потом тихо-тихо попросил:
– А ты не можешь сам? Чтобы я не мучился… Я ведь ради этого и пришел… Сколько раз брался за нож, но не могу. Сил не хватает… А ты…
– А я что? Я привычен убивать? Лишать жизни тех, с кем под одним небом мостовые топчу?.. Нет, Джеро. Я стрелять не стану. Сыт по горло. Кровью, смертями, этой бесконечной гонкой наперегонки со смертью… Я могу лишь назвать белое – белым, а черное – черным. Сказать правду в глаза. И рассказать, что тебя ждет. А выбор и решение – принимать тебе. И платить по самому неподъемному счету – тоже тебе. Как бы ни было горько. Как бы ни было обидно за судьбу, что подбросила крапленую карту в колоду… Это наша жизнь. И каждому нести его ношу самому, если хочешь человеком остаться. А спихнуть грязь и мерзость другому – так и нечего о чужом золоте волноваться. Подумаешь – честь и совесть растеряешь по дороге, эка невидаль на Изнанке. Считай, нас здесь только такими и видят соседи.
– Тогда ради чего все это? Твоя беготня, мои годы честной службы?
Клаккер устало пожал плечами:
– Наверное, ради нас самих. Чтобы утром, взглянув в зеркало, ты видел себя, а не чужую рожу, которую родили твои худшие черты, в которых и себе признаться страшно.
Джеро медленно взял в руки револьвер и попросил:
– Не уходи, пожалуйста. Мне так будет легче… И если разрешат похоронить как положено, выбери мне место посветлее. Я ведь так любил солнце, когда был еще человеком…
