…ослепительно белое, каким должен быть снег на побережье Себерского Перелива. Сейчас тяжёлые сапоги берберианцев смешали его с кровью и пеплом. Меж тлеющих одноэтажных изб, поскрипывая досками-чешуёй, бродил деревянный дракон, словно хозяин, проверяющий, дочиста ли сжаты нивы. Всхрапнув, Алесса яростно топнула копытом, но наличию оного совсем не удивилась. Всё так, как и должно быть.
— Ты прришла сама и теперрь умрёшшшь… — разворачивая шерстяные крылья, проскрежетал дракон.
— Прочь отсюда! — рог с искрой на острие склонился почти до дола.
Дракон рыкнул, выдохнув огненный сгусток. Все восемь ветров свились в копьё и рванули навстречу, взметнув остриженную гриву хозяйки и повелительницы. Здесь нет тебе места, ночная тварь.
Земля мелко задрожала, в более-менее уцелевших домах провалились крыши, а затем в розоватом мареве исчезающего пламени показалась оскаленная морда. Только Алесса видела перед собой не кошмарного дракона, мчащего прямо на неё, а обычный корабль, неуклюже перебирающий множеством лап-вёсел, которому на суше не место. Не её сон, не её страхи. Что крепче: изъеденное морем дерево или алмаз? Рог вошёл как раз в центр грудины, без труда разбив доски в щепки, и Алесса, проломив «дракона» насквозь, вспрыгнула ему на спину. Тварь взревела, пытаясь встать на дыбы. Но единорог оказалась проворнее.
Восемь ветров рвали парус на лоскуты; от ударов острых копыт щиты сыпались с бортов, мачта переломилась у основания и кровью выступила сосновая смола. А последний, самый мощный удар сбил коронованную гребнем голову.
Единорог спрыгнула в снег. Обшивка драккара задрожала, чернея на глазах; градом брызнули гвозди и заклёпки, обращаясь в пыль ещё на лету. Обнажённый киль завалился набок и рассыпался прахом.
Дракону пришёл конец. И ночным кошмарам — тоже.
Подёрнувшись дымкой, истаивали в воздухе дома, сарайчики; затих слабый треск угольев, и стало слышно, как рокочет Безбрежный Океан; небо очистилось, посвежело, а на самом горизонте Алесса увидела ледяную скалу Артенн, похожую на орлиную голову, с клюва которой учились летать крылатые волки. От исчезнувшего поселения аватар остался только один дом возле каменного колодца-журавля. К нему и поспешила единорог.
Закопчённая дверь вылетела с одного удара; смрад горелого мяса вышиб из груди дух, из глаз — слёзы.
— Ви-илль!
Ответом был грохот рухнувших полок: дом разваливался на части. Скорей!
Единорог ступила под стонущую от напряжения крышу.
Мальчик в окровавленной рубашке полулежал у дальней стены, сложив ручки на животе, точно умерший. Но он ещё дышал. Единорог опустилась на колени, осторожно положила голову на руки ребёнка.
— Arvielle?
Тот слабо пошевелился.
— Я уже умер, и ты пришла, чтобы отвести меня к маме? — в голоске прозвучала надежда, даже радость, но единорог строго ответила:
— Нет, малыш, мама теперь в чертогах Пресветлой Богини с папой и Эстель. Им хорошо вместе, и так будет всегда. А ты должен остаться, чтобы заботиться о Симке. Ты помнишь своего Симку?
— Симка… А где он?
— Он ждёт тебя за порогом, малыш. И все, кто тебя любит, тоже очень ждут. Твоя летопись ещё не закончена, ты должен жить.
— Дракон никогда меня не отпустит.
— Дракон ушёл. Навсегда ушёл. Пойдём, малыш, пора возвращаться домой.
Две ручонки крепко вцепились в гриву. Единорог медленно встала, поднимая ребёнка на ноги. Каждый шаг — словно по раскалённым углям, вместо воздуха — кипящая лава. На шею будто надели пудовый хомут, ноги подкашивались. Скосив глаз, Алесса увидела, что рядом тяжело ступает уже не ребёнок, а Вилль настоящий. Это придало сил для последнего рывка.
Они вывалились за порог и рухнули в снег, ослепительно белый, каким и должен быть снег на побережье Себерского Перелива. Пальцы аватара перебирали гриву, гладили шею, пачкая шерсть копотью.
Как же она жила полгода, не видя рядом его глаз с золотыми искрами-смешинками, не слыша его дыхания, не ощущая его рук?..
Ледяной воздух севера теплел, наполняясь щебетом лесных птиц, звоном кружащих над лугом насекомых, поскрипыванием ветряной мельницы…
* * *
Дымный угар сменил запах свежей травы и хвои, что-то затрещало в медовом полумраке, как храмовая свеча. Сбивчивый шёпот, похожий на торопливую молитву, окончательно вернул Алессу в реальность. Не успела девушка удивиться, чего она, собственно, делает в храме Иллиатара, как внезапно предметы обрели чёткость, следом упорядочились воспоминания, а на грязном полу обнаружился и сам «молящийся». Вилль стоял на четвереньках, опираясь на локти; влажные волосы растрепались по спине, плечам и падали на лоб.
— Я-а, Арвиэль туан'Дариэль Винт-терфелл'о'ши, п-присягнул служить верно Императору Аристану, П-повелителю великой Неверрийской Имп-перии, и с-слово его для меня — закон, и воля его — моя в-воля… И исполню её в час мира и смуты, в горниле войны, на п-пороге гибели мира… д-до последнего вздоха, до последней капли крови или же до злой минуты, когда П-повелитель мой отрешит меня от клятвы… Уфф… — он уронил лицо в ладони. — П-пресветлая… Кажется, всё. Алесса, можешь подойти, не бойся. Я себя к-контролирую.
Перекатившись на спину, Вилль широко раскинул руки. Алесса подползла на четвереньках, ощупывая пол, прежде чем передвинуть руку: пещера плясала, как корабль в хорошую качку.
— Ты как?
Вилль перевёл на неё повеселевший взгляд.
— Забавно… Я и не думал, что пять суток способен болтать без передышки.
— Зачем? — глухо спросила Алесса.
— Бессонница. Рассеянное внимание… — Вилль сглотнул. — Неспособность трезво мыслить и к-координировать… действия. Ты бы не смогла убить демона, будь я в силе. Лесь… Прости за то, что я тебя в это втравил. Надо было…
— Надо было оставить меня замерзать за воротами Северинга, иначе я бы сама втравилась.
— Да ну! А я-то целый год думал, что ты меня терпеть не можешь… Лесь? Алесса?!
Воздух пещеры стал жарким, как в печке. Алесса закрыла лицо вмиг вспотевшими ладонями. До сих пор она словно отстранённо наблюдала действие со стороны, а теперь вернулась в собственную шкуру. И осознание поразило в самое сердце.
— Я тебя убила, Вилль…
— Ох, дурра-ак! — чуть замешкавшись, простонал аватар. Судя по звуку, ещё и по лбу себя хлопнул. — Обними меня крепче и не отпускай.
Послышалась возня, перемежаемая натужным сопением, а потом Вилль подхватил девушку и, как есть, заковылял к тюфяку, при каждом шаге шипя сквозь зубы от боли в ушибленных о камень коленях. Если бы он и навернулся по пути, Алесса всё равно не разжала бы намертво сцепленных рук.
