— Как тебе удалось проснуться?
— Я все делала сквозь сон, но, наверное, теперь он больше надо мной не властен.
Виктор помог ей перебраться через перила обратно на лестницу и отвязал веревку.
— Смерть никогда не выход, — Виктор вымученно улыбнулся и обнял ее, — Обязательно расскажи мне, как ты додумалась до веревки и…
Не успел договорить, как снова раздался выстрел. Виктор вздрогнул — больше всего он сейчас боялся того, что жертва Пенелопы могла оказаться напрасной. Он отпрянул от Грейс и посмотрел в сторону Иеронима. Альбинос стоял на ногах прямо и уверенно, глядя прямо перед собой и все еще сжимая в руке пистолет. Тот, кого Иероним когда-то называл братом, попятился и упал на спину, поскользнувшись в луже крови, после чего сделал насколько судорожных вдохов и обмяк. Выстрел Иеронима, похоже, пришелся Саймону в легкое, потому что Виктор тут же почувствовал резкую нехватку воздуха.
На смену удивлению и страху вдруг пришла ярость. Жертва Пенелопы действительно оказалась напрасна — Иероним все еще был убийцей. Он мог быть на их стороне, он мог испытывать к Медиуму симпатию, но он оставался убийцей, и Пенелопа ничего не могла с этим сделать. Даже дав ему второй шанс, подарив ему свою собственную жизнь.
— Пенелопа вернула тебя к жизни только ради этого? — Виктор быстро спустился и оказался рядом с Иеронимом.
Он не надеялся услышать слова раскаяния, он предвидел, что ответ ему не понравится, и уже из-за этого злился еще больше.
— Каждая ведьма может сделать свой выбор, существовать ей дальше во грехе, или погибнуть… — пробормотал Иероним. Виктор видел, что Чистильщик говорит больше по привычке, не до конца осознавая смысл своих слов, но это не могло унять злость Виктора.
Даже если бы Иероним тут же стал просить прощения, раскаиваться в озвученном, нельзя вернуть назад слова, которые уже прозвучали. Это были именно те слова, которые первыми пришли Иерониму в голову, и теперь Виктору всю оставшуюся жизнь придется жить с осознанием того, что один из самых близких ему людей погиб ради человека, который даже не смог оценить эту жертву.
— Ты хотя бы осознаешь, что твоя жизнь — это ее жизнь? Что тебя спасла ведьма, и если уж ты все еще нас так сильно ненавидишь, то ты должен убить себя, а не его? — Виктор махнул рукой на Саймона.
— Я всего лишь защищал тебя, — огрызнулся Иероним. Виктор почувствовал, что злость захватывает его все больше, переполняя его, проникая в каждую его мысль.
— Ты защищал меня? Да лучше бы ты умер! Пенелопа могла бы защитить меня лучше, чем ты! — Виктор схватил Иеронима за воротник и прижал к стене.
— Так убей меня, Гадатель. В чем дело? — прохрипел Иероним. Виктор прочитал в его мыслях отчаяние и пустоту, но даже это не могло охладить его злобу.
— Теперь просто смерти тебе недостаточно. Я хочу, чтобы ты страдал, — Гадатель сделал шаг назад и сжал в руке Ловец, который Пенелопа отдала ему перед смертью. Решение пришло моментально, он сощурился и улыбнулся, и снова сделал шаг к Иерониму.
— Ты увидишь мир таким же, каким видим его мы. Станешь тем, кого ты так ненавидишь, — он надел на шею Иеронима Ловец и схватил Чистильщика за руки, чтобы тот не смог его снять, — Ты будешь Частью Колоды.
— Что ты… — начал Иероним и запнулся.
И он, и Виктор отлично понимали, что сила маяка отозвалась на зов Гадателя, и теперь с каждой секундой в крови альбиноса будет все больше и больше магии. Виктор со злобным удовлетворением ощущал, как привычная холодность Чистильщика исчезает и ей на смену приходит тепло новорожденной магии, едва ощутимое покалывание на кончиках пальцев.
Иерониму не было больно или плохо. Ему не было и хорошо, он не испытывал ничего, просто менялся. Оттолкнув Гадателя, бывший Чистильщик попытался сорвать с себя Ловец, но тут же выпустил его и подул на пальцы. Виктор ощутил легкое жжение — это была боль Иеронима, обжегшегося об амулет.
Альбинос скривился и схватил Виктора за шею, толкнув того к стене. Гадатель почувствовал, что у него перехватывает дыхание, что вот-вот его настигнет очередной приступ кашля и попытался оттолкнуть руку Иеронима.
— Отмени свое заклятие, или я убью и тебя, — прошипел бывший Чистильщик и ослабил хватку, чтобы Гадатель мог говорить.
Но Виктор в ответ лишь рассмеялся.
— Как я не могу отменить действия этого заклятия, так и ты больше не можешь убить меня. Ты больше не Чистильщик и тебе придется с этим жить.
Он понимал, что его слова жестоки, что альбинос и так рано или поздно осознает свою потерю и будет мучиться из-за Пенелопы, но не мог ничего с собой поделать. Гадателю хотелось сделать Иерониму как можно больнее, заставить всю жизнь вспоминать Пенелопу и благодарить ее за ту любовь, что она ему подарила.
— Ты просто… монстр, — выдохнул Иероним, пятясь к двери. Похоже, он не мог решить, должен ли он скрыться, или остаться и снова попытаться заставить Виктора все изменить.
— Может так. И сейчас я собираюсь уничтожить это место, — выдохнул Виктор, — Уходи отсюда, Иероним. Уходи, успокойся и не показывайся мне на глаза как можно дольше.
Виктор понимал, что сейчас Иероним воспримет его слова как приказ, уйдёт по собственной воле и только через некоторое время осознает, что произошло.
И снова попытается его найти.
Иероним действительно послушался его. Он просто развернулся и не торопясь вышел, оставляя за собой кровавые следы. Виктор долго смотрел ему в спину не в силах понять, когда от него уйдут его иступленная злость и отчаяние.
Он слышал, как к нему подошла Грейс, обняла его со спины, уткнувшись лицом между лопаток, и тихо произнесла:
— Теперь все наладится.
В ее словах было столько всего — и боль потери близких, и попытка внушить Виктору веру хоть во что-то.
— Посмотри на меня, — она разжала объятия, и, когда Виктор обернулся, коснулась ладонями его лица, — Мир не будет тебя осуждать. Я не буду тебя осуждать. Твой отец не будет тебя осуждать. Тебя все поймут.
— Я мог спасти ее, — ее лицо показалось Виктору мутным, размытым, и что происходит он понял, лишь когда Грейс коснулась пальцами его глаз и вытерла слезы, — Я мог ее остановить… — пробормотал он.
Виктору вдруг показалось, что весь мир взвалился ему на плечи, и стало все сложнее удерживать его. Упав на колени, он уткнулся лицом в живот Грейс и зарыдал не в силах больше сдерживаться. Он не мог открыть глаза и оглянуться, потому что вид мертвой Пенелопы разбивал ему сердце.
Грейс обнимала Виктора, гладила его волосы и молчала. Из всех людей мира она была единственной, кто нашел правильные слова, чтобы помочь ему, и теперь хранила тишину, больше не прерывая ее жалкими попытками успокоить Гадателя, а тот был благодарен ей за то, что она прижимала его к себе и не говорила ничего лишнего.
