Дружина зихов миновала котловину и вошла в ущелье. Вдруг сверху раздался голос:
— Тлиф-пират, сын Хаташоко! Твой набег окончится здесь.
Царевич поднял голову и увидел сквозь прорези коринфского шлема: высоко на склоне стоял человек в простом кафтане, чёрной лохматой шапке и такой же чёрной бурке.
— Узнал меня, сын шакала? Или у тебя плохая память на простых пастухов? Я Шортан, брат Нахуча, которого ты убил, жених Жокоян, над которой ты со своими дружинниками надругался. Ты и меня, раненного, велел бросить с обрыва. Но я выжил! Теперь, если ты мужчина, сразись со мной в этом ущелье!
Губы Тлифа презрительно скривились.
— Да, я сделал всё это. И то же самое буду делать со всяким, кто не даст дани царю зихов. А сражаться с тобой, голодранцем, мне некогда. Великий подвиг должен я свершить по велению Шибле.
— Твой подвиг — украсть сокровища Сосруко у таких же воров, как ты сам. Ты со своей дружиной умеешь только грабить слабых, забирать у бедняков последнее и напиваться чужим вином. От какого врага вы защитили племя, дармоеды? После ваших набегов рыбакам лучше не выходить в море: римляне хватают всех подряд. Или высаживаются и жгут прибрежные аулы.
Тлиф ухмыльнулся ещё презрительнее из-под шлема, скрывавшего половину лица:
— Был один грек по имени Терсит. Он так же, как ты, говорил разные дерзости царям, покуда Ахилл не двинул его так, что вбил все зубы в глотку, а душу наглеца отправил в преисподнюю. Такой же «бой» ты получишь от меня, если посмеешь явиться, когда я стану царём.
Знанием Гомера Тлиф щеголял не так перед пастухом, как перед Доко.
— Ты не будешь царём, Тлиф-пират! — раздалось сверху.
Там, наверху, по обе стороны ущелья, из-за деревьев показались люди в бурках, с луками в руках. Доспехов ни у кого не было, немногие имели мечи, остальные — лишь акинаки, топоры, дубины. Доко-Сармат тихо выругался. В ближнем бою пастухам не сравниться с дружинниками, но если сейчас сверху полетят не только стрелы, но и камни с брёвнами... И всё из-за братца, выучившегося у греков ни во что не ставить чернь, ещё и падкого до женщин. Не умеет понравиться, вот и находит предлог взять силой. Ещё и лезет в цари! Доко обернулся к Шортану и решительно произнёс:
— Я твоего рода, кажется, ничем не обидел? Мне тебе тоже мстить не за что. Вот и разбирайся с Тлифом и его людьми. А я с дружиной пойду дальше — сражаться с мужеубийцами. Нужно отбить священное золото у этих разбойниц, а кто достоин им владеть — решат сами боги.
Шортан махнул рукой, и дружина Доко беспрепятственно двинулась к выходу из ущелья. Тлиф презрительно бросил вслед:
— Кто боится нищих пастухов, пусть идёт с этим сарматским выкормышем.
Лишь немногие из его дружины ушли с Доко. Как только они покинули ущелье, Тлиф безжалостно произнёс, обращаясь к Шортану:
— Знай, твоей Жокоян уже нет. Она сбежала от меня и хорошо утешилась с волосатым мезилем. Я выследил и убил её вместе с их ублюдком — чтобы не оскверняла род человеческий. — И тут же, не давая пастуху опомниться, скомандовал: — Дружина, вперёд! Бог набегов!
Он призвал на помощь даже не Шибле, а бога войны и разбоев, способного оправдать храброго и жестокого воина за всё. Соскочив с коней и выхватив мечи, Тлиф и его воины бросились вверх по склону. Каждый миг они ожидали града камней сверху. Но летели только стрелы, мало вредившие одетым в доспехи дружинникам. А пастухи при виде их тут же бросились отступать в лес. Преследуя беглецов, воины царевича оказались в соседнем ущелье. Тлиф досадливо ругался: бегать по горам за трусами ему сейчас меньше всего хотелось. Ни тебе славы, ни добычи. Не Доко ли их подослал — опозорить брата и отвлечь его от сокровищ? И тут воины услышали чистый, звонкий голос:
— Тлиф-пират, твоей наградой буду я, Золотая Хозяйка Реки. Попробуй только доберись!
Все невольно обернулись. В верхней части ущелья стояла прекрасная девушка в зелёном платье с распущенными золотистыми волосами. Будь насмешница обычной смертной, а не речной богиней, Тлиф уже попробовал бы достать её из лука. А из-за её спины вдруг донёсся грозный топот множества копыт. Большое стадо горных туров появилось из леса и лавиной устремилось вниз по ущелью. В считанные мгновения одни дружинники были сбиты с ног и затоптаны, другие бежали прочь ещё быстрее туров, третьи искали спасения на склонах ущелья. И тогда на уцелевших сверху с грозным кличем обрушились пастухи.
Перед Тлифом вырос Шортан. Молодое красивое лицо пылало ненавистью, руки сжимали тяжёлый пастуший посох и акинак. Но не меньшей ненавистью горели глаза царевича в прорезях коринфского шлема. Какой-то оборванец посмел встать между ним и великим подвигом, между ним и властью! А боевое умение никогда не отказывало Тлифу, грозе моря Ахшайна. Под ударами его длинного меча разлетелся посох Шортана, кровью окрасились изорванный кафтан и разрубленная шапка. Отбивая меч обломком посоха, пастух пытался достать врага акинаком, но короткий клинок лишь разорвал на груди панцирь царевича. В голове у пастуха мутилось, кровь из рассечённого лба заливала глаза и всё лицо. Шортан зашатался, упал на колени. Из последних сил ударил акинаком в живот Тлифу, но тот отбил удар своим акинаком.
И тут, словно из-под земли, вырос покрытый рыжей шерстью лесной человек. С невероятной ловкостью он нырнул под руку царевича, заносившую меч для последнего удара, и обхватил его тело могучими руками. Костяная «секира», острая, как железо, прорвала и так уже повреждённый панцирь и врезалась в грудь, круша рёбра. Последнее, что увидели в-жизни глаза Тлифа, были красные глазки мезиля. И с той ненавистью, которая горела из-под его мощных надбровий, не могло сравниться ничто.
Швырнув наземь залитое кровью тело царевича, дикий человек огласил горы торжествующим криком — громким, пронзительным, страшным. Потом наклонился к Шортану, заботливо стер кровь ему с лица и сказал тихо:
— Жокоян думала, что ты тогда погиб. Я это знал от неё самой. Больше всех людей она любила тебя.
Произнеся это, лесной человек двумя лёгкими прыжками взобрался на крутой склон и исчез в чаще.
В домике под вишней Стратоник сказал мальчику:
— Он убил человека, пока твоя мысль была в его теле. А ты мог бы и остановить его. Разве убивать приятно?
— Нет. Противно, — встряхнул головой Иоселе. — И всё равно я бы и сам так сделал! Если бы кто мою маму... как Тлиф ту горянку... А Шортан? Царевич бы его убил, если бы не мезиль.
— Вот ты и научился убивать, — вздохнул учёный. — Не научись только любить убийство, как Тлиф с братцами. Хуже этого — лишь стать безразличным к чужой смерти, убивать много и спокойно, как...
