Смерть Отона осталась практически незамеченной. Убийства среди путешественников были слишком обычным делом, чтобы их стоило обсуждать. Животных продали другому дрессировщику до окончания ярмарки. Одна из обезьян, к всеобщему удивлению, отказалась от еды и умерла.
— Вызов! — крикнул трубадур из Ауленсбурга.
Таверна была переполнена, он крикнул недостаточно громко, и только находящиеся рядом услышали. Большинство рассмеялось. Но этот человек, как увидела Лиссет, сидящая за соседним столом, собирался настоять на своем. Он неуверенно взобрался на свой стул, а потом на стол, вокруг которого вместе с ним сидело полдюжины других музыкантов из Гётцланда. Она видела, что он пьян в дым. Как и большинство посетителей «Сенала», к тому времени она сама выпила два-три стакана вина, чтобы отметить начало ярмарки. Журдайн и Реми после успешных летних турне, один в Аримонде, а другой по городам Портеццы, по очереди ставили всем выпивку и наперебой рассказывали друг другу истории о своем невероятном успехе.
Гётцландеры начали ритмично стучать своими тяжелыми флягами по деревянному столу. Этот стук был таким настойчивым, что заставил стихнуть какофонию звуков. Во время этой паузы трубадур на столе снова крикнул:
— Вызов!
— Чтоб ему пусто было! — проворчал Реми, который как раз рассказывал историю об одной ночи в Виалле, в Портецце, когда его песни исполняли на летнем общинном празднике, а он сидел за высоким столом с самыми знатными людьми города. Пел, разумеется, Аурелиан; иногда Лиссет все еще раздражало то, что ее долговязый, темноволосый друг отказывается подниматься выше в табели о рангах среди поэтов, чтобы не отказываться от роли жонглера и провести еще один сезон, отдавая свой изумительный голос Реми, чтобы тот еще больше прославился. «Дружба, — мягко ответил Аурелиан, когда она обвинила его в этом, и еще: — Мне нравится петь. Мне нравится петь песни Реми. Зачем я буду отказывать себе в этом удовольствии?» Затеять ссору с Аурелианом было крайне сложно.
— Вызов трубадурам Арбонны! — взревел гётцландер. На этот раз его ясно услышали в тишине таверны. Даже Реми обернулся, с застывшим выразительным лицом, и уставился на человека, угрожающе пошатывающегося на крышке стола.
— Сформулируй свой вызов, — сказал Алайн Руссетский, сидящий за их столом. — Пока не упал и не сломал шею. — В последнее время он стал гораздо более уверенным в себе, как отметила Лиссет. Она имела к этому некоторое отношение: их партнерство пользовалось успехом, сейчас они оба начали завоевывать признание.
— Не упаду, — ответил трубадур и тут же чуть не упал. Двое его приятелей поддержали его, подняв руки. В переполненной комнате стало совершенно тихо. Мужчина требовательно протянул вниз руку. Другой гётцландский музыкант услужливо протянул ему флягу. Трубадур сделал большой глоток, вытер усы тыльной стороной ладони и продекламировал:
— Хочу, чтобы вы показали, почему мы должны подражать Арбонне. В нашей музыке. Мы исполняем все ваши вещи в Ауленсбурге, есть певцы в Аримонде и Портецце. Мы исполняем все, что и вы сейчас. И не хуже вас! Пора выйти из вашей тени! — Он снова выпил, покачнулся и в тишине прибавил: — Особенно учитывая то, что вас здесь может и не оказаться через год!
Двум другим за столом хватило такта поморщиться при этих словах и стащить трубадура вниз, но слова уже прозвучали. Лиссет хотела рассердиться, но нашла в себе лишь печаль и страх, которые не оставляли ее со дня летнего солнцестояния. Не требовалось большого ума, чтобы заглянуть в будущее и испугаться.
За их столом сидело четыре трубадура, но она знала, что Аурелиан не станет предлагать собственную музыку. Он мог для них спеть. Реми и Журдайн переглянулись, а Алайн нервно прочистил горло. Лиссет уже собиралась предложить себя, но тут другой человек опередил ее.
— Я отвечу на этот вызов, если позволите. — Она знала этот голос, они все знали этот голос, но никто не видел, как в таверну вошел этот человек. Никто даже не говорил, что он в Люссане. Быстро оглянувшись, Лиссет увидела Рамира Талаирского с лютней в руках, который медленно шел вперед, осторожно пробираясь между столиками с людьми к центру зала.
Жонглеру Бертрана сейчас было по крайней мере шестьдесят лет. Давно миновали дни, когда Рамир носил свою лютню и арфу и песни Бертрана де Талаира по всем замкам и городам Арбонны и во все города и укрепления пяти других стран. Теперь он чаще всего оставался в Талаире, где у него были собственные комнаты и почетное место у очага в зале. Он даже не приезжал в Тавернель на праздник летнего солнцестояния в последние два года. Оба сезона среди молодых исполнителей возникали горячие обсуждения того, что скоро может наступить время для эна Бертрана выбрать нового жонглера. Для певца невозможно было представить более высокого положения; подобные фантазии порождали бессонницу на всю ночь или сновидения.
Лиссет смотрела на старого певца со смешанным чувством нежности и грусти. Она давно его не видела. Он действительно казался постаревшим, хрупким. Его круглое доброе лицо, покрытое отметинами после ветрянки, всегда было частью ее мира. Многое изменится, когда не станет Рамира, поняла она, глядя, как он шаркающими шагами идет вперед. Он не очень хорошо двигается, увидела она.
— Ну, в самом деле… — начал тихо Реми.
— Заткнись. — Аурелиан оборвал его с непривычной резкостью. На худом лице трубадура было странное выражение, когда он посмотрел на Реми.
Алайн встал со своего места и поспешил принести Рамиру табурет и подушку под ноги. С доброй улыбкой старый жонглер поблагодарил его. Трубадуры не имели обыкновения помогать жонглерам, но Рамир — дело другое. Отказавшись от протянутой руки Алайна, старик осторожно опустился на низкий табурет. Вытянул левую ногу с ясно слышным вздохом облегчения. Один из гётцландеров рассмеялся. У Рамира возникли какие-то сложности с завязками чехла лютни, и Лиссет увидела, как один аримондец по другую сторону от них за столом вежливо прикрыл рот ладонью, чтобы скрыть улыбку.
Рамир в конце концов достал инструмент из чехла и начал настраивать его. Лютня выглядела такой же старой, как он сам, но звук ее даже во время настройки был пронзительно чистым. Лиссет отдала бы что угодно за такой инструмент. Она оглядела таверну. Тишина стала напряженной, ее нарушал шепот и тихие голоса. Было так много народа, что трудно было пошевелиться. На верхнем балконе люди, столпившись у перил, смотрели вниз. У восточной стены на этом верхнем балконе Лиссет увидела, как пламя свечей играет на длинных черных волосах. Она немного удивилась, но не слишком. Ариана де Карензу, как всегда с распущенными волосами, бросая вызов традициям, сидела рядом со стройным, красивым мужчиной, своим мужем. Теперь Лиссет знала герцога Тьерри. Перед приездом в Люссан они с Алайном провели две недели в Карензу по особому приглашению королевы Двора Любви. Каждый из них после этого мог похвастаться кошельком серебра, а Лиссет получила в подарок красную куртку из тонкой шерсти, отделанную дорогим беличьим мехом, в преддверии наступающего холода. Она сказала Реми еще в начале вечера, что если он каким-то образом испортит ее новую куртку, то должен будет купить ей новую или умереть. Вместо ответа он заказал бутылку золотого каувасского вина. Тогда они шутили, смеялись, вспоминая летнее солнцестояние, праздновали.
