— Почему? — простонала она. — Зачем вы так поступаете со мной?
— Прошлое — это сон, от которого нам никогда не проснуться, — сказал он.
Она уже слышала эти слова раньше.
Мальчик подошел на два шага ближе. Колетт внутренне сжалась, но не отодвинулась. Она корчилась от страха и в то же время — от знания, что бежать некуда. Ей было по-прежнему невмоготу смотреть в эти дьявольские пустые глазницы.
— Надо больше кричать, — сказал мальчик.
Виттора вздохнул и что-то прошептал, но она уже не могла разобрать слова.
— Обязательно надо кричать. Тогда все кончится гораздо быстрее. Если будешь кричать как следует, твой брат, может быть, почувствует и придет. И тогда настанет конец.
— Мой…
Колетт похолодела, оцепенела. Повернулась к безглазому, бесцветному мальчику.
— Что ты знаешь о моем брате?
Мальчик произнес еле слышно, словно вздохнул:
— Ол-л-ливер.
Улыбнулся, тихо рассмеялся. Из пустых глазниц посыпался песок.
— Ты спрашивала, почему и зачем. Я скажу зачем. Они освободили Песочного человека, Колетт, разве ты не понимаешь? Убийство твоего отца было посланием, а ты — просто приманка, которая приведет Оливера сюда. Они учуяли что-то в нем — сразу, как только он прошел сквозь Завесу. И чуют то же в тебе. Я тоже это чувствую. Вас обоих необходимо устранить. Поэтому он придет сюда, за тобой, вместе со своими спутниками, и вы все будете уничтожены.
Она недоверчиво покачала головой, возмущаясь этими темными намерениями, планами, которые едва ли понимала. Но все же часть ее души ликовала: Оливер жив, как она и надеялась.
— Так что мы подождем его. А пока мы ждем, Песочный человек посещает ваш мир… играет.
С ухмылкой, продемонстрировавшей похожие на обломки бетона неровные зубы, и опять просыпая из пустых глазниц песок, мальчик вытащил из обоих карманов полные горсти влажных, блестящих, окровавленных глазных яблок. За каждым тянулся гладкий нерв.
Колетт не могла даже кричать. Она лишь отползла от него по песку и прислонилась спиной к стене. Песок посыпался сверху, попал за шиворот. Пол комнаты зашевелился, закачался, и со всех сторон из-под песка полезли дети — все такие же безглазые, как и первый.
Но Виттора, свет ее удачи и ее жизни, все еще был здесь. Он мерцал очень слабо, но пока не покинул ее.
Она затаила дыхание и попыталась отвести взгляд, но не смогла. Теперь здесь было четверо детей, два мальчика и две девочки, все с невыразительными чертами лица, блеклые и тусклые. Они приблизились почти бесшумно и остановились, уставившись на нее пустыми глазницами.
А между ними начала расти другая фигура. Тот, кого она уже видела раньше. Завернутый в мерзкое серое одеяние, тощий, с острыми чертами лица и ужасными лимонно-желтыми глазами. Ухмыляющийся так широко, что виднелись все его мелкие, острые зубы.
Песочный человек.
Он простер к ней объятия и улыбнулся. А потом стал касаться детей, одного за другим, и они тут же рассыпались один за другим, оставляя лишь кучки песка. Ничего, кроме песка.
— Я вижу тебя, — сказал он, постучав длинным пальцем под своим тошнотворно желтым глазом. — Оливер скоро придет. Вот тогда мы поиграем.
Он исчез, но она долго еще не могла оторвать взгляд от того места, где он стоял, и от маленьких кучек песка, которые только что были детьми. В темноте ей по-прежнему чудились его лимонные глаза.
А высоко над ней тускло светился Виттора, и его мягкий шепот шелестел, как легкий бриз над океаном.
Несколько секунд Оливер не выпускал трубку из руки. Голос Джулианны все еще звенел в ушах, слова об убийстве отца острой болью пронзили грудь. Сквозь стеклянную дверь красной телефонной будки он смотрел на Фроста, не веря своим глазам. Его мозг словно бы отключился от зрения. Лондон. Реальный мир. Раннее утро — может быть, всего неделя до Рождества, — люди повсюду. Зрелище казалось таким неестественным, что Оливер почувствовал себя запертым, пойманным в телефонной будке. Хотя, возможно, это и было его тайным желанием. Спрятаться здесь.
Но прятаться было негде.
И этот ясный, прозрачный утренний воздух пронзил крик, столь громкий, что он легко проник сквозь стены телефонной будки. Чувства вернулись к Оливеру, кожу ожгло осознание происходящего, и он все увидел.
Прямо к ним ковыляла Кицунэ, зажимая окровавленной рукой рану на животе. За ней тянулся шлейф кровавых пятен. Следом шел Голубая Сойка с неподвижным эбеновым телом Гонг-Гонга в руках. Дракон казался вырезанной из черного дерева статуэткой.
Женщина с детской коляской показалась из-за угла и чуть не врезалась в Кицунэ — в тот самый момент, когда та выходила, шатаясь, из ворот парка Баттерси. Коляска чуть не сбила ее с ног. Плащ Кицунэ задел одеяльце, прикрывавшее ножки младенца. На одеяльце расплылось яркое пятно. Женщина тут же нагнулась к коляске, схватила одеяльце, отбросила в сторону и что-то сердито закричала вслед Кицунэ и Голубой Сойке.
Другие прохожие тоже начали обращать на них внимание. Двое электриков, чинивших уличный фонарь в двадцати ярдах впереди по тротуару, заторопились к вопящей женщине. Сейчас она укажет им на Кицунэ…
Джек Фрост стоял посреди лондонского квартала, как ледовая скульптура. Он был цел, но глаза его наполнились разочарованием и гневом, а рот ощерился, обнажая неровные ледяные зубы.
Этого не должно было случиться. Приграничным нельзя показываться тут в таком виде. Мир больше не верит в легенды. Чем бы все это ни кончилось, итог будет ужасен. Он не сможет добраться до профессора Кёнига, не говоря уже о том, что не сумеет ничего разузнать о судьбе Колетт. Если они попадут в полицию, Охотники за мифами не заставят себя ждать. И от него останется только кровавая куча на бетонном полу.
— Нет, — прошептал он, выходя из оцепенения.
Оливер с такой силой распахнул дверь будки, что задрожали стекла. Кицунэ была уже рядом. Ее лицо искажала боль, но Оливер повернулся к Фросту:
— Можешь закрыть ее раны?
Зимний человек нахмурился, но кивнул, звякнув волосами-сосульками. Небо начало темнеть, солнце затянули грозовые тучи. Это могло быть и выражением гнева Фроста, и проявлением мощи Черного Дракона Бурь.
— Она излечится сама, — сказал Фрост. — Всего через несколько минут.
— Ой! Что ты делаешь, мать твою? — заорал один из электриков.
— Айда, Кит, — потянул его в сторону другой. — Телевизионщики снимают какую-то хрень. Не лезь!
Оливер не обращал внимания ни на их комментарии, ни на перешептывающихся людей, которые заметили шествие Приграничных из парка и столпились вокруг, как любопытная стая птиц. Мамаша с коляской, не подобрав окровавленного одеяльца, решила было ретироваться… но передумала, остановилась и достала из сумочки мобильник.
