— Если с Люуром — ещё как.
Ю вздохнул и огляделся:
— Тогда я попробую тебе сказать. Управление обществом через страх и разделение совершенно лишило человека власти над реальностью. Пока они — часть, не замечающая целое. Вот что может привести к большой беде. Их правители… Мэйя Аведа боится, что они готовы, образно выражаясь, спалить лес со всеми обитателями, чтобы погреться. Или, если хочешь, город — ради вдохновения слагать стихи. Договорённость с ними, равно как и контроль, становятся невозможными. Потому, что контролировать — значит, всё же допустить. Я прошу: не умывай руки.
Вальзаар промолвил неохотно:
— А почему бы, вместо того, чтобы метаться и надеяться их понять, а то и оказаться для них средством в итоге, не пойти другим путём?
— Каким?
— Ты знаешь. Покинуть резиденции, уйти в утробу кёкьё, переждать там их войны, смертоубийства и катастрофы. Что бы они ни делали, внутри кёкьё мы в безопасности. Даже если люди вовсе вымрут, вместо них придут другие существа и населят эти земли. Не всё ли нам равно, с кем вести обмен? Уже следующее поколение родится похожим на новых соседей, а люди обретут бессмертие в наших сказках, подобно тем, кто был до них. Спроси Альвеомира — он много знает преданий.
Юфльхейм погрустнел:
— Это последнее средство. Возможно, не так страшен чёрт, как я его малюю. Да что таить — я хотел бы попытаться сохранить тот мир, к которому привык. Уходить в утробу кёкьё мне ещё рано.
— А меня не увлекают призывы: «Надо что-то делать!» — равнодушно ответил Вальзаар. — Либо вы объясните мне, что именно тут можно сделать, либо… Пока у меня нет ни малейшего желания втравить Биё в это лихо: погоню за собственным хвостом.
Ю заметно огорчился.
— Тоже верно, — пробормотал он. — Я не могу тебе отвечать за Мэйя Аведа. Может, у него и есть план. Я, опять буду честен, не знаю, что делать. Мне кажется, хотя можно отыскать виноватейших виновников, на самом деле грех — на всех весенах вместе.
Вальзаар ошарашено взглянул на собеседника. Ю, однако, стоял на своём и взялся объяснять:
— Многие весены ныне полагают себя началом и причиной всего, что случается с ними и с миром. Представь: вот исчезло высшее начало, будь то Бог или Абсолют, перестало быть основанием жизни, и люди перестали думать о вечности. Время жизни распалось на взаимно исключающие точки — мгновения: здесь и сейчас, там и тогда. Но миг не вместит в себя всю полноту мыслей и чувств человека — только набор сиюминутных потребностей «я», того самого «я», которое отныне почитает себя венцом творения. И что останется, если перестать искать высоких смыслов? Суетная жажда устроить жизнь «здесь» и «сейчас», насытиться ею перед смертью — вот виновник и противник нам и самим людям. В царстве разума ожидает безразличие к необычному, стремление всё уравнять — всё объяснить, более того, уверенность, что всё объяснимо.
Другой человек написал: «Религия, философия — это клей, мы постоянно собираем и склеиваем разбегающиеся клочки статистики, придаём им смысл, лепим из них колокол нашего тщеславия, чтобы он прозвучал одним-единственным голосом! А на деле это всего лишь бульон… Математическая гармония мира — наша попытка заколдовать пирамиду хаоса. На каждом шагу торчат куски жизни, противореча тем значениям, которые мы приняли как единственно верные, а мы не хотим, не желаем это замечать!»
Вальзаар покачал головой:
— Я начинаю думать, вы с Мэйя Аведа можете хорошо понимать друг друга. Но всё это тем более бессмысленно. Как вы надеетесь переменить людей? Вспомни библейский миф о грехопадении или любой другой: мы оставляем загадки, люди — нет. Мы переживём их как народ, но это не значит, что мы вправе учить их. Судьба народа и личности — далеко не одно и то же. Я допускаю, что жизнь человека ярче жизни любого из нас, и её наполняет такое многообразие впечатлений и такая сила чувств, какие нам никогда не изведать.
Получив от Гебье указания, Таруш сразу понял: повелитель не доверял Оруру, но восстания не предвидел. Все назначенные меры служили одному: защите, и скорее от нападения неведомых сил из Умэй, нежели от жадности северного соседа. Но главная опасность крылась не в Умэй, и не на землях уана Марбе, она была здесь, в старой крепости, в сердце и уме старейшины, радушно встретившего Таруша и его небольшое войско. Наместник выслушал ведуна, затем поднялся на крепостную стену: осмотреться и подумать. Думалось здесь особенно хорошо.
Таруш вырос среди людей, чтивших старого уана Парву. Он помнил его мудрость и заботу о своих подданных. Разве мог такой властитель выбрать дурного преемника? И благоденствие длилось ещё почти два десятка лет. «Железный кулак, да в бархатной перчатке», — стали говорить об уане Керефе. Сомнения, и предубеждения, и неприязнь, и страх — всё было, но быстро осталось в прошлом. Хотя новый уан полюбил войну, никогда он не распоряжался опрометчиво ни Разьерой, ни её людьми. Песок засыпáл кости воинов, посланных соседями, ветер забывал имена самонадеянных правителей. Разьера стояла несокрушимой цитаделью.
Но одна причина для беспокойства, и немалого, всё же оставалась: уану Керефу согласно какой-то таинственной клятве не дано было править до скончания своих дней, и в выборе преемника он тоже не был свободен. Таруш давно знал, кого назовёт своим третьим — за одну жизнь — повелителем. Он клялся в верности, но вот теперь, впервые за все прожитые годы, не имел права исполнить данный ему приказ.
Приказ был глупым, недальновидным, таким, какой никогда бы не отдали два правителя, тенью стоявшие за уаном Одезри: Парва-уан, предтеча, и древний Бог, вновь сошедший на землю и человеком спасённый от жертвы. Таруш едва ли понимал сам, что служит этим теням, а не нынешнему, живому повелителю.
Он действовал спокойно. Поблагодарил Орура, велел своим воинам располагаться и дать живности отдых. А когда старейшина отправился в деревню, распорядился пополнить запасы и выводить динозавров, всех, что были в крепости.
Стражников, попытавшихся поднять тревогу, перебили. До возвращения Орура, превосходство было на стороне Таруша, и он спешил этим воспользоваться. Минуты шли, и каждая упущенная могла решить исход, а избалованные женщины подняли крик, не понимая, что мешают своему же спасению. Юллея так вовсе требовала объяснений, по какому праву…
— По праву силы, — заткнул ей рот Таруш. Велел воинам: — Вяжите их и сажайте в сёдла перед собой.
Гебье, к удивлению летня, не ударился в панику и согласился ехать сам. Не слишком доверяя его выносливости, Таруш приказал одному из воинов не спускать с ведуна глаз.
