Отец Валентин сидел с печальным видом, теребя уголок молитвенника.
— Габриэла… сядь.
— Что ещё? — Габриэла присела рядом и заглянула в глаза священника. — Чем ещё обрадуете, отче? Ещё что-нибудь, от чего я и упасть могу?
— Ты спрашивала, точно ли я знаю, что брат Джона жив. Точнее не бывает…
Габриэла молча ждала продолжения фразы. Отец Валентин вздохнул и отчётливо произнёс:
— До принятия сана меня звали Тимоти Сент-Джон Уотерфолл.
Повисла тишина, только птицы шуршали и чирикали в листве кладбищенских деревьев. Когда к Габриэле вернулся дар речи, она глупо захихикала.
— Ха… ха-ха… Вот это да! Так вы брат Джона?!
Священник кивнул.
— Что же вы раньше не сказали?!
— А зачем? Никто не думал, что тебе придёт в голову уезжать. А для слуг я был их пастырем, не им рассуждать, кто я такой… был раньше. В монастырь меня отдали лет семи, сейчас мне сорок два… Никому не приходило в голову сравнить того белобрысого мальчугана и меня, даже пятнадцать лет назад!
— Теперь понятно. Ну что ж… значит, теперь Уотерфолл ваш… а вы, в свою очередь, отдаёте его церкви. Ну да, оно понятно… Из сельского священника станете каким-нибудь епископом! Ладно, так уж и быть… А я всё равно ни дня тут не останусь. Дочь мне дороже груды ваших фамильных камней!
Отец Валентин встал. Габриэла тоже поднялась и стряхнула с подола травинку.
— Габриэла… Спасибо. Ты избавила меня от очень некрасивого поступка. И давай оставим наш разговор в тайне. Я связан клятвой о тайне исповеди, а вот тебя просто, по человечески, прошу: никому ничего не говори. И потом… Можешь забрать всё, что потом сможешь продать: драгоценности, скот… А от себя я тоже кое-что добавлю. Об этом только я и Джон знали. Ты ведь сама знаешь, кем был твой муж до возвращения в Уотерфолл. И он сам сказал тебе о том, что я был с ним на их острове. Он хотел обвенчаться с тобой по всем законам, для этого специально украл именно меня, привёз туда, но тебя уже не нашёл. Тогда он вернулся сюда, продал свой корабль, всю свою добычу, распустил команду…
— Так это всё-таки его драккар я тогда видела… — вздохнула Габриэла. — Мне сказали, что его продал молодой мужчина в сопровождении священника. Ясно… Теперь ясно. Точно! — Габриэла прищёлкнула пальцами. — Он знал этого хитрого Иезекиля, как же я сразу не догадалась! Это ему он продал драккар, это вы тогда были с ним! Надо же!
— Да, я помню его. Но разговор не об этом. Джон припас кое-что…
— Даже так? И много там?
Священник улыбнулся.
— Много. Очень много. За те годы, что вы прожили вместе, Джон смог потратить меньше половины…
— А я ничего не знала… Хотя еле-еле хватало на жизнь.
— Не жадничай. Джон берёг это детям. Но раз Тристан умер, а вы собрались уезжать… Оно всё твоё. И знаешь, Габриэла… Куда бы вы не приехали, постарайся выдать Юджинию замуж, и поскорее. У твоей дочери теперь очень большое приданое. С таким можно замуж даже за герцога. Ещё и поторговаться. Теперь иди, собирай вещи. Я принесу обещанное завтра утром. И храни тебя Господь, жена моего бедного младшего брата. Знаешь, Габриэла, ты была ему очень хорошей женой. Он очень любил тебя. Я-то знаю. С тобой наш бродяга Джон действительно был счастлив.
Отец Валентин поцеловал невестку в лоб и перекрестил.
— Иди… и храни тебя Господь.
А вот Юджи была не в восторге от идеи матери.
— Как? Бросить всё?! Уехать?! Не поеду никуда!!!
— В таком случае, ты предпочитаешь выйти замуж за сэра Томаса Бладнайфа? Пожалуйста! Может, хоть он выбьет дурь из твоей взбалмошной головы!
— За этого старого козла? Да ни за что!
— Тогда выбирай. И скажу, что выбор у нас обеих небогат: либо мы тихо уезжаем, либо… Ты замуж за старого козла, не за одного, так за другого, а я с сумой по миру!
Юджи призадумалась.
Ранним утром Габриэла и Юджиния выехали из Уотерфолла. Из всех благ, накопленных за пятнадцать лет, Габриэла взяла только несколько смен белья и платьев, одеяла и сумку Катлины. Словом, то, что можно унести в руках. Юджи, среди прочего, взяла короткий лук, с которым не расставалась, если не считать её пребывания в монастыре, и свою простую, напоминавшую мужскую, одежду. Но самое главное их богатство лежало в потайных карманах особого пояса, сшитого Габриэлой на «скорую руку» : несколько золотых слитков, камни, кольца и броши из драгоценностей матери Джона. Демонстрировать свой клад Габриэла никому не стала, как не стала посвящать в эти дела Юджи. На дорогу им двоим вполне хватит и наличных денег, в порту она продаст лошадь и повозку. А там поглядим… Отец Валентин не солгал, сумма была огромной. Только одно ожерелье попросил себе честный священник:
— Если можно, я оставлю это себе. Его подарил мой отец моей матери перед её смертью. Ивонне тогда было девять, Маргарите шесть, а Джону четыре года… Почти сразу же я был отправлен в монастырь, — отец Валентин погладил пальцами тяжелую серебряную цепь с кусками необработанного янтаря, словно она была живая. — А мама провожала меня, и на ней было это ожерелье. И желто-зелёное платье… Это то немногое, что я помню о них.
Габриэла печально улыбнулась: кому, как не ей, понятно, что значит вещь, напоминающая о близком человеке.
Слугам сказали, что они едут проведать родственников Габриэлы. Отец Валентин перекрестился и ничего говорить не стал.
А вот Юджи забрасывала мать расспросами:
— Ты мне объяснишь, куда именно мы едем? Все твои родственники умерли, а их дом уже продан!
Габриэла вздохнула. Что она могла сказать?
— А мы и не к ним едем. Они действительно, умерли очень давно, а других, поди, и не осталось… Но ты готовься к неожиданностям. Когда приедем на место, тогда сама всё поймёшь. Раньше времени пугать тебя не буду.
Юджи посмотрела на мать. Та отвернулась и только кусала губу. Ей очень хотелось обернуться и посмотреть на каменный дом, напоминавший замок.
Но нельзя. Нельзя брать с собой в сердце этот груз.
Уотерфолл остался позади.
Открывалась новая страница её беспокойной жизни.
Самый страшный зверь в мире — загнанная в угол овца.
Афоризм.
Шум моря был слышен даже сквозь окна, затянутые бычьим пузырём. Габриэла и Юджи прошли в комнату. Хозяин гостиницы взял монетку, попробовал её на зуб и, довольный, ушел. Кровать была одна, но вполне пригодная для двух женщин. Юджи устало повалилась на кровать. Габриэла скинула узел с плеч и тоже легла. От усталости они сразу уснули…
«Ghebraell! Mor kanynn, Ele! Mor kanynn!»
