Небольшой городок Банзугон, некогда носивший название Северск, был седьмым поселением, которое мы навестили. Две недели уже наш отряд бродил по степным просторам вдоль притока Итиля, речки Тальша. До этого только кочевья посещали и все делали по одному и тому же сценарию. Гордей Родан и я, в униформе наемной легкой кавалерии, выезжали к людям, представлялись воинами вернувшимися из похода на Штангорд и просились на постой. Обычно, нас отправляли к старейшине или старосте, у которого мы и останавливались.
После угощения и помывки шел целый ритуал, который был неизменен каждый раз. Староста расспрашивал нас о новостях в большом мире, а мы интересовались их житейскими проблемами. Обнюхавшись и поняв, что мы не шпионы рахдонов или какие-то доносчики, староста становился откровенным, и мы, так же, раскрывались, кто есть такие на самом деле и чего хотим. Реакция была, надо сказать, очень разной. Кто-то сам отдавал нам свою молодежь, а кто-то, наоборот, падал на колени и слезно молил, чтобы мы снова уехали в степь и никогда больше не возникали в их жизни.
Что за люди, не понимаю их. Посмотрел я как они живут, ведь нищета полная, все у них отобрали и обобрали до нитки, как с завоеванным народом обходятся. Зиму не все переживут, голод многих приберет. Нечего им терять, не имеют они на своей земле ничего. Чего бояться за своего сына, если он все одно к весне с чахоткой сляжет от недоедания, а если выживет, то в наемное войско его заберут и кинут штангордскую сталь своей кровью поить. Глупцы, трусливые и потерявшие веру в самих себя люди.
В любом случае мы выкликивали молодых парней, собирали их вместе, говорили чего хотим, и тех, кто хотел идти с нами, забирали. Наш отрядик уходил в степь, где нас ждали балтские мечники и наши парни. Лошадей в поход взяли с избытком, по две заводных у каждого было и, посадив наших рекрутов верхами, шли к следующему поселению. Худо-бедно, но полсотни молодых и готовых возродить славное прошлое парней, мы уже собрали.
Из стойбища клана Казак, что значит Белый Гусь, где мы останавливались прошлой ночью, с нами ушло сразу двадцать человек, и среди них, что ценно, пятеро опытных и испытанных бойцов, прятавшихся в речных плавнях уже третий год, после подавления последнего восстания. Старейшина Казаков, хромой Удал Славута, своих парней и мужчин к нам сам привел и, провожая в путь, отговаривал от посещения Банзугона, говорил, что с гнильцой там народишко. Посмотрим, а то думается мне, что он просто не в ладах с тамошними жителями, вот и все его опаски. Впрочем, бдительности мы не теряли. Очень хорошо запомнил я учение сержанта Калина Тварды, и его напутствие, никому не доверять.
Городок стоял на берегу Тальши, три грязных длинных улочки окруженных оплывшим от дождей и заросшим высоким бурьяном земляным валом. Неопрятные хатки крытые полусгнившей соломой, хмурый народ, но, тем не менее, во дворах живность гогочет и мычит, что несколько непривычно, а из печных труб несется запах мясной наваристой похлебки. Надо же, неплохо живет здесь народ, по нынешним временам, очень даже хорошо, справно и богато.
На низкорослых и неказистых степных лошадках, своего полукровку я брать не рискнул, в плохонькой одежке под плащами, чтоб не выделяться, мы с Гордеем въехали на центральную улицу городка. Первый же попавшийся нам навстречу местный житель — пьяненький мужичонка хлипкого вида с реденькими волосками на непокрытой голове, окликнул нас:
— Эй, робяты, вы откуда?
— С запада, дядя, — ответил я весело. — На войне со Штангордом были, слыхал про такую?
— Слыхал, — пьянчужка вытащил из под полы своего рваного кафтана глиняный жбан, издававший омерзительный запах сивухи, и предложил: — Выпьем, за победу?
— Нет, дядя, нам бы остановиться где. Посоветуешь чего?
Мужичок отхлебнул из жбана и, отрыгнув, махнул рукой:
— По улице езжайте, и в дом городского старосты упретесь, он на постой всех пускает.
Мы направились по улице и, действительно, уперлись в высокие ворота, за которыми залаяли злые цепные псы. Перегнувшись с седла, я постучал в воротину кулаком.
— Кто там? — раздался со двора гулкий бас.
— Воины кагана Хаима, — откликнулся я. — Дело к вечеру, и желаем на постой остановиться. Добрые люди на этот дом указали.
Створки ворот приоткрылись, и к нам вышел кряжистый дядька лет сорока, с длинными ухоженными волосами свисающими до плеч и большими отвислыми усами. На вид вроде бы ничего, крепкий хозяин, и с таким можно поговорить, хотя чувствуется некая серенькая мерзость в душе. Посмотрим, что за человек.
— Проезжайте, — сказал дядька, пристально разглядывая нас. — Меня Гершвин Скотс зовут, здесь старостой состою.
— А мы все еще на старые имена откликаемся, — Гордей проехал во двор первым, и не преминул задеть старосту словом. — Меня Гордеем кличут.
— Меня Пламен зови, староста, — добавил я.
— Видно, что вы с дальнего кочевья, не дошло еще до вас, что по старому уже никогда не будет, — пробурчал хозяин, — но это пока, скоро и вас научат, как надо жить правильно. Небось до сих пор Сварогу требы в своем медвежьем углу кладете, нечестивцы?
— Нет, мы как-то и без богов обходимся. А что, у вас уже Ягве молитвы возносят и жертвы приносят?
— Давно уж, — хозяин ворота закрыл, и указал на вход в дом. — Проходите, воины, а за лошадей не переживайте — мои работники все сделают, обиходят лошадок как положено.
Я скинул повод работнику, седому мужчине, с покалеченной правой полусогнутой рукой. Прошел в большой и просторный двухэтажный дом местного старосты, Гордей следом. Усевшись за стол, огляделся. Ничего так, справно живет местный староста, все чистенько, ухоженно, с кухни вкусные запахи доносятся. Однако речи его мне не нравятся, и видно, что от рахдонского ига он не страдает.
В дом вошел староста и, усевшись напротив нас, прокричал на кухню:
— Эй, курицы, мечите на стол что есть, голодный я, да и гости в доме.
С кухни выглянула худая растрепанная девчонка, совсем малолетка еще и, поклонившись в пояс, сказала:
— Сейчас, хозяин, все сделаем.
— Строго вы с ними, с девками, то есть, — заметил я.
— А-а-а, одно слово — курицы. Прибились тут по весне две близняшки с кочевья, вот и держу при себе, то пожрать сготовят, то постельку погреют. Вы как, хотите такую? — он кивнул в сторону кухни.
— Да, ну, — как бы нехотя и безразлично сказал я, хотя у самого от злости, аж скулы свело, — малые же совсем.
— Это ничего, — осклабился староста, подкрутив ус, — зато самый смак.
— А жена, что говорит?
— Убил я эту коросту, а то вишь, завелись под городком повстанцы какие-то, а она им давай харчи из дома таскать, дуреха. Как узнал про это, так сразу полусотню из Естугира вызвал. Воины кагана, да благословит его Ягве, наш небесный господин, всех повязали, а свою женку беспутную я самолично на площади прирезал.
