В замке вновь поворачивается ключ, но за дверью — уже другое дыханье.
Я жмусь к спинке кресла, нервно теребя связанными ногами, чтобы хоть как-то помочь себе оказаться как можно дальше от двери, от опасности. Я ощущаю себя загнанным в угол животным, ожидающим, когда, наконец, хищник раздерет его несчастное тельце на крохотные кусочки.
Маленькими, едва ощутимыми каплями пот скатывается по лбу и затмевает взгляд. В этот момент я не вижу, я — не хочу видеть.
В воздухе витает запах металла, металлического лезвия, и, если следовать логике, мне должно быть все равно, но я почему-то боюсь. Я не верю тем, которые говорят, что не боятся, что это так легко — быть загнанным в угол, забитым до смерти, закормленным обещаниями. Я не верю тем, кто говорит, что это так легко — просто быть. Существовать в этом бездонном омуте лжи.
Еще через мгновение я чувствую холодное прикосновение лезвия около своих запястьев, а затем — слышу тихий, нервный, но такой знакомый шепот:
— Беги, Кесси, беги.
Я не успеваю ее отблагодарить, бормочу что-то вроде "Джен… Джен…", — но она уже выталкивает меня за дверь, и мне и вправду приходится бежать, оставляя ее где-то там далеко позади.
Я бегу вдоль белоснежных стен, по покрытому такой же белой плиткой сверкающему полу, и мои голые ноги выбивают на зеркальной поверхности звонкую чечетку. Мое дыхание эхом отдается во все концы коридора без начала и конца — одного большого бесконечного коридора.
Когда я слышу позади себя быстрый, резкий отзвук каблуков, то понимаю — слишком поздно — уже никуда не деться. Тяжело дыша я упираюсь в конец коридора, натыкаюсь на маленькое окошечко, из которого могу разглядеть только то, что земля очень и очень далеко. Там, за окном все еще осень и все еще Чикаго. В последний момент я замечаю над собой хрупко висящую пожарную лестницу, ведущую прямиком на крышу.
Ну что ж. Быть или не быть.
…
Порывистый ветер бьет в лицо, волосы развеваются в непревзойденно манере американского флага, и мощные воздушные потоки уносят мои слезы, градом катящиеся по щекам. Я чувствую, как дрожит все мое тело, как страх смешивается с отчаянием. Я чувствую, что там, за пределами этой вертолетной площадки, где-то далеко внизу появляются на улицах люди. Тысячи лиц, не отличимых друг от друга в городских джунглях.
Я не могу даже стиснуть зубы: они стучат друг об друга, нервно выбивая барабанную дробь.
Это страх? Я уверена, что да.
Ким стоит напротив меня, всего в нескольких шагах. В отличие от меня он не запыхался — дышит, как всегда, ровно и тяжело. Позади меня, за спиной, обрыв глубиной почти в сотню этажей, и я зажата между двумя неизбежностями. Теперь я совсем одна. Не появится из ниоткуда Джо и не усмехнется очередному приступу моей слабости. Больше никто мне не поможет.
В его чистых, точно нависшее над нами небо глазах я вижу свое отражение: испуганная, забитая, маленькая Кесси. В его глазах — страх. Сначала я думаю, что это мой страх, но лишь когда он протягивает руку вперед, я понимаю, что это я осторожно, медленно пробираюсь к краю площадки.
Впервые я могу позволить себе ухмыльнуться.
— Что, не нравится?! — выкрикиваю я, но ветер глотает половину моих слов. Но Ким и так понимает.
Я пячусь назад, с каждым шажком оказываясь все ближе к тому, чего еще мгновение назад так боялась. Похоже, адреналин делает свое грязное дело.
— Кесс, прекрати. — В его голосе стальные нотки. Он думает, что заставит меня что-то делать одним своим словом, одним жестом. Но я уже не та — теперь я другая. Не сильная, не слабая — просто другая. — Просто послушай, — наконец, сдается он, и я на секунду замираю.
Гордо вскидываю подбородок вверх, но с красными глазами и опухшим носом это, наверное, выглядит весьма глупо.
— Ты лгал мне. Заставил других лгать. — Но мои обвинения звучат жалко — ветер заглатывает каждый звук.
Он кивает.
— Ты не понимаешь, Кесс. Ты слишком многого не понимаешь.
— Так расскажи мне! Давай, солги еще раз! — надрываясь, шепчу я, не замечая того, что Ким медленно движется в мою сторону.
Я закрываю глаза и начинаю ждать. По какой-то старой-старой давно забытой привычке складываю руки под грудью. Не хочу его больше видеть. Уже — не хочу.
Его дыхание теплится где-то около моего уха, и я пытаюсь убедить себя, что это дежа-вю не относится ко мне просто потому, что прошло уже слишком много времени. Верю, что теперь эта история уже не про меня. Не про Кесси с ее надоевшим цирковым трюком. И, как и любую другую надоевшую игрушку, меня надо отправить на склад.
Он обхватывает меня за плечи, и я не сопротивляюсь: мне уже давно не хватает простого человеческого тепла. Тыльной стороной ладони Ким осторожно проводит по моей запятнанной слезами щеке. Я вдыхаю его запах глубоко, чтобы навсегда запомнить. Чтобы запомнить то, что так упорно пытаюсь забыть.
— Ты честная, Кесс. А вот я не такой. Не такой, каким ты привыкла меня видеть, чувствовать. Твои способности, то, что ты можешь делать, это настоящее чудо, а сейчас слишком много охотников за чудесами. И я тоже хотел тебя заполучить, поэтому и держал тебя на привязи почти пять лет. Ты доверяла мне, а в моем случае доверие означало полный контроль над тобой. Один Калифорнийский научный институт каким-то образом вышел на твой след и начал весьма опасную игру. Мне пришлось отправить тебя в Нью-Йорк, к брату, а затем ты должна была перейти к Джо. Я думал, у него ты будешь в безопасности, но на деле все оказалось совсем не так. Сначала ты сбежала — благо, наткнулась на Джен. Затем Джо сам отправил тебя в Чикаго… Я не знаю, зачем он это сделал, не доложив об этом мне, но, наверное, ты очень дорогая, раз за тебя вступается столько людей. Мне пришлось, пойми, Кесс, мне пришлось связать тебя, чтобы ты не убежала снова.
Его слова звучат в моей голове одним сплошным монотонным гулом, больше похожим на сопение вентилятора в запертой комнате, — остается только тяжелое, такое знакомое моему сердцу дыханье. И дыша вместе с Кимом — такт в такт — я, наконец, ощущаю себя по-настоящему целой.
Я поднимаю на него заплаканные глаза, пытаюсь рассмотреть в нем очередную ложь, но по-прежнему вижу лишь свое отражение. Вижу сломанную Кесси. Слабую Кесси, которая просто не смогла.
Всего на мгновение он касается своими теплыми губами моих — холодных, но затем я вырываюсь из его теплых объятий. Я смотрю на него — (не в последний раз) — и думаю о том, что, возможно, в реальности он предусмотрел далеко не все.
