Девочка не ответила, насупившись. С мокрых волосенок ее капала вода. И даже на носу у девочки висела прозрачная капелька. Зато у ее сестры волосы уже почти высохли. Она продолжала:
— А еще бывает, кажется, что ничего ни от кого не зависит: жизнь — отдельно, люди — отдельно. Просто приспособились друг к другу и существуют более или менее спокойно. События не зависят от тех, кто в них участвует, и любые действия не влияют на людей и их самих. Я понимаю, это сложно понять и поверить, но ты просто слушай. На самом деле все не так. Все только кажется. На земле, на этом свете, намешано так много всех и всего, что никогда не знаешь, кто рядом с тобой и насколько это важно. А еще в этом мире все многослойно и продырявлено, что ли… Блин, как же тебе объяснить-то?!
— Да ты просто говори. — Зоя согревалась и честно силилась понять светящуюся в темноте сестру. Ободренная, Женя продолжала:
— Бог придумал этот мир как сложную и прекрасную штуку. Такую, что самому ему понравилось, а уж ангелам и подавно. Но чтоб здесь жить, нужно быть сложнее, чем ангелы. В общем, оставлю примеры, скажу только, что наша мама Ангел М(аруся) решила попробовать быть человеком. Захотела стать мамой. Почувствовать. Ангел М так долго работала хранителем у маленьких детишек, что сама влюбилась в материнство. Захотела печь булочки и встречать из школы, шить новогодние платья и варить варенье, помогать готовить уроки и петь колыбельные. Заботиться, оберегать и прикасаться нежно. — Девушка сделала паузу, набираясь смелости продолжить. Она потерла переносицу и смахнула с кончика своего молочно-белого носика нависшую серую каплю. — Она так сильно этого захотела, что мы с тобой отлетели с ее плеч, как осенние яблоки с веток, и очнулись девочками. А пока мы падали, ударились о время, и нас раскидало. Потому тебе десять, а мне пятнадцать вроде как. Но ангелам нельзя чувствовать, иначе они не ангелы. А нам — ничего нельзя делать самим. Мы не настоящие люди, мы только похожи. Не чувствует, не болеем, не растем.
Притихшая было Зоя уже пришла в себя и скептически смотрела на размахивающую руками сестру. Трудно поверить, что ты — не часть мира, который помнишь с рождения. Поверить в супермена гораздо проще. Может, сестра просто сошла с ума, у нее ведь подростковый период.
— Мы — хорошие и послушные ученики, обязательные и чистоплотные, мы — не хулиганки и лояльны к любым правилам. Потому что мы — крылья! Мы с тобой по большому счету — вещи. Мы умеем летать между небом и землей. Мы хорошенькие, умненькие блондинки, славные и симпатичные. Мы легко подчиняемся и никуда не лезем без команды. У нас нет друзей и врагов, мы бесконфликтны. У нас нет и не должно быть контактов с этим сложным миром, а то придется кем-то стать. Определиться с кем мы: с верхом или с землей. И не летать больше.
Девочка уже почти согрелась и успокоилась. Сестра была сейчас как зануда Зайцева, гордость школы с «Доски почета».
— Нас много на самом деле. Только не все себе признаются, что они — вещи. Да, — добавила она словно между прочим, — еще есть времена и места в этом ажурном мире, как узелки, которые держат нити вместе. Великие праздники называются. Тут с временем определеннее, чем с местом. Оно постояннее. Несколько дней вперед и назад от сегодняшнего дня — и есть большой узел. Что-то должно измениться. Или может измениться от чего-то. Мы или Маруся, или мир, не знаю точно. Но так оно и будет. Наверное, даже именно потому, что мы оказались в этом узле, ты и натворила что-то, что может нас с тобою изменить. Потому я должна спросить тебя. — Старшая присела напротив младшей на корточки, взяла ее мокрую мордашку в ладони, заглянула в глаза и продолжила: — А теперь скажи мне, мокрый гусеныш, ты согласна обменять наши полеты на все те новые чувства и ощущения, что тебе сегодня удалось изведать. На холод, боль, обиды, сырость? Скажи и признайся, что ты сделала людям, что вдруг начала чувствовать? Помогла кому-то или влезла куда не следовало?
Девчушка наморщила лобик, силясь вспомнить или понять.
— Скажи, согласна ли ты, ради всех этих незабываемых ощущений отказаться от полетов и сделать несчастной нашу Тетьмарусю? Она будет плакать по тебе. Я тебе честно скажу, говорят, что бывают и приятные ощущения в людской жизни, но их гораздо меньше. И летать под дождем ты не сможешь никогда. Мы не сможем. И ты состаришься и умрешь однажды, если станешь человеком. А ты им уже становишься: глянь на себя — ты мерзнешь. И может быть, ты станешь страшной уродиной, когда состаришься. И студент-сосед из Тетьмарусиной коммуналки не будет тебе улыбаться, а станет шарахаться, как от бабки Лиды. И сопли у тебя уже текут. Как у обычной девочки. И коленка распухнет и будешь ты хромать. А мальчишки будут толкаться до синяков на твоей белой коже. И все ты будешь чувствовать, как обычные люди. Всю гамму ощущений.
Сестра светилась, как луна в полночь. Ей очень хотелось услышать ответ. Как много зависело от слов маленькой промокшей нахохлившейся девочки на пыльном чердаке…
— Нет, не согласна, — затрясла головой Зоя, — я лучше буду крылышком. Буду летать!
— Летай! — сказала сестра и погасла. Ее кожа перестала светиться. И сама старшая как-то сгорбилась. — Летай, гусеныш. Я исправлю то, что ты натворила. Скажи только что.
— Мамина комендантша попросила меня взять у соседки магнитофон. Сказала, что это ее. Я взяла, принесла ей в комнату, а та закрыта оказалась. Я его тогда под мамину кровать поставила. Решила, что вечером отдам, и забыла.
— Ясно, — со вздохом сказала Женька, — послушная ты моя девочка. Подставили тебя. Ты ведь, получается, воровство совершила. Маму нашу наказать хотели.
Женя снова помолчала. Дернула плечиками, словно ей было холодно. Или хотелось, чтоб было холодно:
— Я отработаю за тебя. Может, тогда простят нас. А до тех пор не летать нам с тобой. Только падать. Иди, Зойка, к маме нашей, ты у нее теперь за два крыла будешь. — И попыталась пошутить, чтоб не так грустно было: — Два крыла. И оба левые. Вот так вот — раз! И больше мы не летаем. Тяжко быть вещью, да, гусеныш? Все время тобой манипулируют. Может, лучше бы мы обе стали просто девочками? И ну их, эти полеты? Но поздно.
Потом старшая деловито поднялась, стряхнула пыль с брючек, стремительно обняла младшую, вышла под дождь. Уже оттуда, полуразмытая дождем, как на картинах французских художников, Женька крикнула малышке:
— И не лезь больше никуда, помни — тут все имеет значение! И каждый получит свое! Будь хорошей девочкой, гусеныш! — и помахала рукой сестренке. От Женькиной кожи шел легкий пар, а сквозь одежду, прямо вдоль позвоночника прорастали длинные белые перья. Она разбежалась и, вспрыгнув на карниз, без пауз, без прощальных взглядов и красивых жестов бросилась с черной гудроновой крыши.
