его, чтобы просто отправиться спать, так что ночь в его шатре мы провели за серьезной беседой. Незадолго до рассвета я хотел было вставить несколько тонких замечаний о важности и реальности Потустороннего. Пора начинать осаду его неверия. Но Рикса занимали куда более конкретные вопросы.
— Я опять пойду к вождям, у которых уже был, Айнвар. Теперь, когда у меня есть слово Олловико, мне удастся убедить их присоединиться к нам. Я хочу добраться даже до пограничных племен, на окраинах свободной Галлии. Их ведь Цезарь сожрет первыми. Я не зову тебя с собой, теперь я знаю, как их уговаривать. — В ту ночь ему казалось, что он может горы свернуть. Меня это радовало. Без такого подъема он бы не добился успеха. Я не стал заводить речь о Потустороннем. Не время. Хватало других разговоров. К тому же меня очень беспокоила встреча с римским разъездом. Рикс был прав в разговоре с Олловико: Роще действительно угрожала опасность.
Сейчас Цезарь занят белгами; но когда он обратит внимание на свободную Галлию, первым делом сосредоточится на том, что вывести из игры друидов. В Нарбонской Галлии Рим уже предпринял шаги в этом направлении, друиды там объявлены вне закона. Ничто не должно влиять на людей, кроме римских законов и приказов. Если Цезарь и здесь решит пойти по этому пути, что же может быть лучше для него, чем ударить в священный для всех кельтов центр? Интуиция подсказывала, что разъезд как раз искал путь к Священной Роще.
Хорошо, что Рикс не стал звать меня на встречи с другими вождями. Я стремился на север, где осталось наше селение, Брига и дубы.
Перед возвращением я еще раз поговорил с Риксом. Его воины свертывали лагерь, собирали припасы, поили лошадей, проверяли оружие, смеялись и задирали друг друга, спотыкались о колышки шатров, шумно мочились на землю, пели, ругались — все как обычно — шумно и бестолково. Рикс задумчиво смотрел на этот хаос.
— Айнвар, — сказал он, — во всех лагерях римской армии каждый точно знает свои обязанности и порядок их выполнения. Делать надо именно это, именно так, каждый раз одним и тем же способом. А здесь... посмотри: вон двое уже давно спорят, кому из них грузить припасы на мула.
Я понимал, о чем он говорит.
— А как ты можешь заставить галлов рассчитывать каждый шаг? Знаешь, Рикс, это не наш образ жизни.
Он потер подбородок и прищурился.
— Цезарь показывает нам новый лик войны. Старые причины войн, о которых вчера вспоминал Олловико, уходят в прошлое. Все изменилось, не находишь?
— Да. Я думал об этом.
— И к старому возврата больше нет.
— Нет. Помнится, Менуа говорил мне: «Неумолимая смена сезонов означает конец одного и начало следующего: печаль сменяет радость, лето зиму, смерть приходит на смену жизни; колесо вращается, и мы должны вращаться вместе с ним».
— Друиды привыкли напускать туману, — проворчал Рикс.
— Но это правда.
— Вечно ты сворачиваешь на свои темы! Я понимаю, ты действуешь тонко, но обычно я вижу, к чему ты клонишь. Сейчас ты даже рад моему неверию. Но ты правильно сказал, что все меняется. Надо искать новые способы. И я буду их искать. Возможно, нам больше не нужны все эти гимны, танцы и жертвоприношения. Цезарь не танцует вокруг дерева.
— Даже Цезарь приносит жертвы римским богам. Я слышал, их священники говорили. Ни один правитель не осмеливается открыто бросить вызов божествам.
— Если эти божества существуют. Ты же говорил, что римляне сами выдумали своих богов. И как же ты докажешь, что наши божества не выдуманы? Ты считаешь, что я должен верить, а я вот не верю! И что же? Источник не поразил меня. Айнвар, я верю в твою голову, в разумность твоих советов. Но сейчас перед нами стоят практические вопросы, а ты опять где-то в тумане.
Я знал, что ему ответить, но промолчал. Сейчас, и правда, не время для споров. Любое противоречие между нами опасно.
— Мне пора возвращаться в Рощу, — сухо сказал я.
— Сердишься?
— Вовсе нет.
— Но ты придешь, если снова мне понадобишься?
Я спокойно встретил его взгляд.
— Когда действительно понадоблюсь, приду.
Он гулко сглотнул, но не отвел взгляда.
— Скоро я пришлю тебе весть, — сказал он.
Перед отъездом я еще встретился с Нантуа и поделился своими соображениями насчет безопасности Рощи. Мне нужна была поддержка друида, если вдруг Олловико начнет говорить с ним о римской угрозе. Я настаивал на том, что друиды должны всячески склонять Олловико к союзу с Верцингеториксом.
— Это дела воинов, — упрекнул меня главный друид битуригов. — Это для них важно, а мы — друиды.
— Речь идет о выживании кельтов, Нантуа! А это уже наша забота!
Уже в пути я все вспоминал его озадаченное выражение. Далеко не все друиды считали опасность реальной. Да, пожалуй, никто из них пока не считал. О Цезаре сообщали крикуны откуда-то издалека и между делом. Угрозы не видел никто. Но она приближалась с каждым днем. Я испытал огромное облегчение, когда на горизонте поднялись очертания Рощи, нерушимо тянущей ветви к небу.
Едва я миновал ворота форта, на меня навалились обычные летние дела. Но прежде я пришел к дубам, посоветоваться, рассказать о своих сомнениях и надеждах. И подумать о Верцингеториксе на юге, объезжавшем племена и собиравшем последователей.
Дети, мечтавшие стать друидами, следовали за мной по пятам и в поселке, и за его пределами. Одним из них, наверное, самым восторженным моим почитателем, был парнишка, которого Брига вылечила от слепоты. Вспоминая себя, неотступно следующего за Менуа, я неизменно улыбался, встречаясь с ним.
— Как думаешь, есть у него дар? — спросил я его мать, жену фермера, улыбчивую и сдобную. Я хорошо помнил ее еще со времен своих юношеских увлечений женщинами.
— Что-то не замечала, — ответила она. — Вот только к друидам он липнет без конца.
— Подрастет, отправишь его ко мне в ученики, — распорядился я. — Один дар он уже получил: видит день, но помнит тьму. Думаю, из него выйдет толк.
Прошел праздник урожая Лугнасад; настала осень. Близился Самайн, за ним и до зимы недалеко. В тот год, созвав друидов в Рощу, я сказал им:
— Цезарь провел лето, сражаясь с белгами. Римляне построили
