Хотел еще добавить, что не в его силах оградить ее от мести Маланича, но устыдился. К тому же Малфрида, услышав его слова, так и соскочила с полатей как была — в одной исподнице. Почти машинально сунула ноги в валеночки, которые он ей подал, чтобы не стыла босыми ногами на земляном полу, запорхала по землянке и тут же принялась возиться с зельем.
Под утро у них все получилось. Правда, волосы девушки теперь были прямыми и жесткими, как конский хвост, зато посветлели, стали пепельно-русыми, что с темными глазами и бровями Малфриды смотрелось даже красиво. А когда решили немного передохнуть перед дорогой и поспать, Малфрида первая благодарно потянулась к волхву, начала целовать жарко, раскрыла объятия и отдалась ему от души. Потом, уже подремывая, спросила:
— Ты как, со мной ли пойдешь?
У Малка сердце сладко заныло от ее слов. Чуял, есть в его Малфриде к нему теплое чувство, сродни привычке и благодарности, но было и доверие. Оттого так грустно сделалось, когда сказал, что не может себе позволить сопровождать ее.
— Из лесов я тебя выведу, до самой границы древлянской земли провожу. Однако потом вынужден буду оставить. Теперь тебя не признать, и то, что нет в тебе силы чародейской, защитит от волховства Маланича. Не разыщет, не высмотрит. А вот то, что ко мне частица твоего чародейства перешла, поможет ему найти меня, где бы мы ни были. Так что опасно нам вместе оставаться, Малфрида моя… Лада моя чудесная…
Он чуть коснулся губами ее непривычно светлых, еще пахнущих травами волос, но девушка уже спала.
Княжий обоз неспешно двигался по ледяному пути Днепра. Вокруг поднимались заснеженные леса, день был солнечный, ясный, морозное солнце низко висело на ярком синем небе, блестел снег.
Князь Игорь оглянулся на далеко растянувшийся полюдный поезд. Много народу двигалось за ним в полюдье: воеводы, дружина верная, кто верхом, а кто и на лыжах бежал, много саней с поклажей, возы со служилыми людьми, тиунами, учетчиками, а также кормильцами-кашеварами, ремесленными людьми, которые нужны в пути, если починить что понадобится, со своими лекарями, с волхвом, гадающем о погоде. Все это выглядело внушительно и ярко.
Игорь довольно усмехнулся и потрепал рукой в вышитой рукавице гриву любимого вороного. Норовистый красавец вскинул голову, даже вбок было отпрянул, но Игорь умело сдержал его, сжав шенкелями бока и натянув поводья. Вороной был горяч, мерная поступь его не устраивала, он гарцевал, звеня украшениями на сбруе. Князю то и дело приходилось прилагать усилие, сдерживая коня, однако он понимал порывы животного. Ведь в такой ясный погожий день, да на вольном просторе замерзшего Днепра, так и тянуло опустить поводья, присвистнуть по-молодецки и понестись быстрой скачкой по слепящему снегу. Но Игорь сдержался. Положение верховного князя обязывало, призывало к степенности. Надо было важность показать, неторопливую величавость повелителя Руси, главы глав над всеми князьями. В особенности тут, подле Любеча, бревенчатые вышки которого вырастали совсем рядом на высоком холме над зимним Днепром, и где дозорные уже доложили о прибытии великого князя.
Ощущение чего-то радостного не покидало Игоря, и он всей грудью вдохнул бодрящий зимний воздух. Эх, хорошо все-таки было покинуть дымный Киев, проехаться по делам. В Киеве его все думы горестные одолевали, все мерещилось, что бояре шепчутся за спиной, осуждают его поражения и неудачи с военным походом; Ольга, и та, хоть ластится, а нет-нет мелькнет в ее интонациях нечто наставляющее. Вроде как совет дельный подает, но он чувствовал — поучает княгиня мужа нерадивого, как дела вести, как миром править. Здесь же, в других городах Руси, вдали от советников и наставников о прошлых неладах мало думалось. Для окрестного подвластного люда он как был, так и оставался пресветлым князем, которого надо встретить с почетом, уважение оказать, полагающийся постой в становищах устроить. Ну и дань, само собой, приготовить. Появление княжеского обоза несло людям и некоторое развлечение, новые вести и встречи, что скрашивало однотонное зимнее существование, вносило перемены.
Башни срубы на холме Любеча были уже совсем близко, синяя морозная тень от них падала на лед реки, на застывшие у пристаней суда. Из-за частоколов города гурьбой высыпали люди: трубили в рога, махали руками, подкидывали колпаки. От ворот Любеча навстречу княжескому обозу выехал отряд дружинников, на древках их копий развевались алые флажки с желтым трезубцем — знаком, что здесь стоит княжеская дружина, что это люди его земли. Верховые подъехали, трубя в рожки, кланялись, воевода-посадник поспешил доложить, что к постою все готово, что князя ждут, хлеба испекли, мед выкатили, баньку истопили.
Игорь кивал головой, смотрел ястребиным взором из-под надвинутой до бровей собольей шапки. Сдерживая храпящего от присутствия многих чужих вороного, князь чуть откинулся в седле, небрежно отбросив полу парчовой шубы, ниспадавшей сзади с плеч и покрывавшей круп коня, как попоной. Войлочные сапожки князя в стременах были сплошь расшиты бисерным узором, рука покоилась на богатой рукояти меча в малиновых ножнах с серебряными накладками. Люди глядели на него с восхищением, улыбались. Ишь, каков у них сокол князь! Любо-дорого поглядеть.
Народ приветливо загалдел, зашумел. Некогда воспитатель Игоря, Олег Вещий, Любеч с боем брал[90], ну, а ныне Игоря тут признавали с охотой. И оттого душа князя пела. Он щурился на солнце, различал за говором толпы писк синиц, наивно радующихся солнцу, несмотря на то, что студень в самом разгаре и лютневые[91] холода еще впереди. И так хорошо князю сделалось, так лепо!
Это был его народ, довольный прибытием князя, да и не бедный народ. Мужики, и те в меховых дохах, кто попроще, в тулупах дубленых. Бабы принарядились: на жесткие кики шали вышитые наброшены, девки в подбитых мехом шапочках, и все румяненькие такие, славные.
Неожиданно Игорь задержал взгляд на одной девке, стоявшей на крутой возвышенности немного в стороне от других. Девка эта держалась особняком, но держалась уверенно, глядела на князя так, словно это он должен был ей поклониться да почет оказать. Стоит себе такая важная, руку в бок уперла, подбородок надменно вскинут. Статная, рослая, величавая, даром что в простом полушубке, хотя и рысьего меха, а из-за плеча длинный лук виднеется, на боку колчан со стрелами. Ее ярко-алый плат сполз на затылок, открывая зачесанные на пробор светлые волосы, но глаза неожиданно темные. Даже не глаза, а глазища. Игорь не мог отвести от них взора, словно прикипел. Насилу смог спросить у воеводы-посадника любеческого:
