Гвендолен прекрасно знала, что такое толпа. Под левым крылом она носила тонкий, темнеющий с годами, но до сих пор ясно различимый шрам, хотя тогда ей было всего тринадцать лет, когда камень попал ей по спине. После этого она раз и навсегда перестала колебаться, стоит ли бросать кинжал первой. И смысл блеска в глазах стоявших наверху она понимала яснее, чем кто бы то ни было из четверых.
На лице Эбера медленно отразилось недоумение, после чего он бросил быстрый взгляд на Аллария, но тот не шевелился.
— Думаю, что с Гараном можно будет договориться, если он поймет, что работы для гвардейцев здесь не так и много, — задумчиво произнес Эльмантар, и его взгляд, устремленный на меч в руках Гвендолен, стал оценивающим. — И это тоже неплохая добыча…
— Только делить ее будут без тебя! — Гвендолен потащила из ножен последний кинжал, верная своей привычке никому не уступать последнего слова, но отдавая себе отчет, что сил на бросок у нее не хватит. Их не хватит даже на полноценный замах, чтобы воткнуть лезвие в собственную шею и не мучиться долго. Странно, она никогда не могла представить, что умрет, истекая кровью из неумело перерезанных вен, на затоптанном полу пустынного неуютного дома где-то на жаркой окраине мира. Она вообще не задумывалась о своей смерти — она хотела жить, чтобы хотя бы еще раз прижаться губами к коже человека, стоящего у перил лестницы в нескольких шагах от нее. Она и сейчас продолжала отчаянно этого хотеть.
Но в этот момент в действие вступило четвертое лицо, до недавних пор ограничивающееся достаточно пассивной ролью. Гвендолен показалось, что воздух стал медленно густеть, так что его приходилось с силой проталкивать в горло, и она услышала глухое ворчание, больше всего напоминавшее звуки, издаваемые каким-то крупным и недовольным зверем. Она огляделась в поисках Аллариева леопарда, но замерла, так и не донеся рук до кинжала, настолько поразительной была представшая ей картина.
Дагадд выпустил плечи Логана и выпрямился, неожиданно став почти на голову выше ростом. Подпоясанный камзол и плащ на нем затрещали по швам, как если бы их обладатель внезапно стал шире в плечах, что при солидных размерах Дагадда само по себе способно навеять некоторый ужас. Он вытянул руки вперед, словно желая кого-то схватить, и снова издал низкое рычание, будто в его горле что-то клокотало, собираясь вырваться на свободу. Воздух между вытянутых рук Дагадда совсем уплотнился и потемнел, словно он пытался удерживать вихрь или крутящееся облако.
Гвендолен обернулась, хватая воздух ртом, и увидела, как служитель Изира медленно оседает на пол, но никто не пытается поддержать его — каждому и так плохо. Всех словно пригибала к земле какая-то неодолимая сила, давящая на мозг. Волосы на голове Дагадда поднялись каждый по отдельности, словно пружины, глаза вытаращились до предела, а на губах возникла не очень уместная торжествующая улыбка. Он то ли придерживал, то ли собирал что-то такое, что могло превратить в руины половину дома Аллария и совершенно точно разметать в клочья всех бывших союзников, ставших противниками. Краем глаза Гвендолен заметила, как Алларий покачал головой с едва заметным уважением.
— Алларий! Что это? — Хаэда хватался за перила, чтобы не упасть. — Что он делает? Прикажи ему, чтобы перестал! Он нас всех убьет!
— А вы нас собирались накормить ужином и уложить в постель? — хрипло выкрикнула Гвендолен. — Воистину черная неблагодарность с нашей стороны!
— Сами твердили, что гостеприимства законы для вас нерушимы, — Алларий плавно повел рукой и сам залюбовался выверенностью жеста, в результате чего решил повторить его пару раз для верности. — Каждый лишь тот урожай собирает, что в землю посеял.
Дагадд рычал, катая между ладонями клубок загустевшего воздуха и явно примериваясь, куда его зашвырнуть. Когда в вихре промелькнул какой-то отблеск. похожий на молнию, среди гостей Аллария началась сдержанная истерика.
— Бежим! Скорее!
— Куда? За ворота к гвардейцам?
— Клянусь Изиром, я не знаю, что это такое, но просто так от него не убежишь.
— Странно, что медлишь ты, о истребитель съестного, — Алларий заинтересованно перегнулся через перила, — редко кому удавалось так долго держаться. В чем же причина того, что ты столь неспешен?
— Я сам…не всунулся… — просипел Дагадд, и Гвендолен облегченно выдохнула — ей почему-то казалось, что он уже не способен заговорить по-человечески. — Они все, конечно, тряпье…но как-то… пусть посопят еще.
— Но отчего бы тебе за ворота свой гнев не направить? Там ведь враги, что вас всех уничтожить стремятся.
— Как-то тоже… — Дагадд тяжело вздохнул, опуская плечи, и темнота между его пальцами начала постепенно рассеиваться. Воздух сделался свежим, как после грозы, и все присутствующие жадно задышали. — Ну присыплются они песком, так мне от того кудрявее не станет.
— Они тебя сами закопают, когда мы вас к ним отправим, — ласково пообещал Эльмантар, моментально вернув свои воинственные намерения вместе с возможностью нормально дышать. Но это была последняя угроза с его стороны.
Алларий отлепился от перил и постоял некоторое время наверху площадки, покачиваясь с носка на пятку и что-то бормоча себе под нос. За это время он два или три раза провел рукой по волосам в разные стороны и привел бы их в совершеннейший беспорядок, не будь они коротко острижены.
— Ну ладно, чего теперь тянуть, — сказал он наконец. — Эльмантар. Хаэда, забирайте всех и запритесь в большой зале. Если осмелитесь хоть нос высунуть оттуда, пока я вас не позову — будет скверно. Кстати, там приготовлены вино и фрукты, чтобы не слишком скучать.
Подобным выступлением он сразу обеспечил себе гораздо более благодарную аудиторию, нежели самыми наводящими ужас или трогательными виршами. Половина слушателей открыла рты и забыла в очередной раз вдохнуть. И поскольку все привыкли к совершенно другой манере изъясняться, то смысл речей Аллария далеко не сразу дошел до тех, к кому они были обращены. По перевернутому выражению лиц Хаэды, Эльмантара, Уллиля и прочих было заметно, будто они отчаянно хотят возразить, но что-то им мешает. В залу они удалились, отчего-то пятясь задом и натыкаясь друг на друга.
Алларий медленно спустился вниз, обогнув по-прежнему стоящего на лестнице Баллантайна, и сел на последние ступеньки, бросив на них плащ. Сейчас было отчетливо заметно, какой он худой — ключицы выпирают из расстегнутого ворота — и как осунулось его лицо. На щеках проявились глубокие складки, как у актера, снявшего грим.
— Вы, кажется, что-то хотите спросить? — произнес он устало. — Сейчас самое время.
