В этом месте на лице Ллевелиса отразились столь сильные и противоречивые чувства, что Гвидион даже приподнялся на локте и вынул воск, которым были залеплены его уши.
— «Большинство думает, что боги существуют, — это ведь и правдоподобнее, и сама природа нас к этому приводит. Хотя Протагор сомневался, а Диагор Мелосский и Феодор из Кирены считали, что и вовсе нет никаких богов. Карнеад же, возражавший им, выдвинул против них столь многое, что и по сей день невозможно просто так от него отмахнуться. Спроси же на улице трех-четырех человек из тех, что признают существование богов, — и они настолько разойдутся между собой в суждениях, что ты едва сумеешь их разнять. Многие повествуют и о внешнем виде богов, и о месте их пребывания, и об их образе жизни, и во всем этом между философами царит величайшее разногласие. Главное же в этом вопросе: взаправду ли боги с самого начала все сотворили, и установили, и всем правят, и все приводят в движение, или же они живут в полном бездействии, совсем не заботясь о мире и об управлении им и ни во что не вмешиваясь, — как будто можно не вмешиваться, когда возле тебя устраивают безобразную возню и обливают тебя компотом, или когда в кабинет к тебе забрели гуси и все там загадили, или когда учащиеся до сих пор не могут взять в библиотеке нужные учебники, хотя второй семестр на носу!».
C компотом — это было вчера, — сказал, не веря своим глазам, Ллевелис. — Я сам видел.
— А гуси вовсе ничего не успели загадить, — прибавил Гвидион. — Он сразу их выгнал.
— «Многие философы исследуют это, надеясь вызволить людей из заблуждений и невежества, — читал дальше Ллевелис. — Другие же возражают им: а нужно ли посвящать этому время при том, что существует кругом нас такое количество вещей наиважнейших: когда полно яблочной кожуры, которую некуда девать, или, к примеру, посреди двора лужа, через которую уже впору мост перекидывать?..»
— Да, насчет яблочной кожуры — это он точно, — согласился Гвидион. — Сколько еще мешков на кухне! Никак не разгрести.
— Но через лужу в Южной четверти я спокойно вчера перешел. Даже до колен нигде не дошла.
— Там хлебопечке знаешь покуда будет? — сказал Гвидион.
— А профессор Морган недавно шел задумавшись, вообще не понял, что это лужа, и прошел по воде как посуху, — сказал Ллевелис. — К тому же весной она все равно сама высохнет.
«Всеми этими спорами философы добились наконец того, — продолжил он чтение, — что во всяком человеке неленивого ума возбудили желание отыскать истину, ибо стало ясно, что это вопрос, по которому расходятся во мнениях не только неученые люди, но также и ученые. Мнения же эти столь различны и противоречивы, что хотя, возможно, и не все они ложны, верным из них, разумеется, не может быть ни одно».
— Я совсем запутался, — сказал Гвидион. — И зачем начинать сразу с такого сложного вопроса, как природа богов? Мы же еще пока ничего не знаем!
— Именно поэтому, — предположил Ллевелис. — В природе богов легко усомниться, а попробуй-ка усомнись в яблочной кожуре, когда она везде!
* * *
Вторым новым для первокурсников предметом была рунология. Посвежевшая, только что вернувшаяся с ФПК профессор Лютгарда, бодро засучив рукава, взялась за них. Вскоре все овладели руническим алфавитом, потому что он был не сложнее огамического, именами нужных богов, потому что они были не сложнее их собственных имен, и умением разбирать кеннинги, потому что им было некуда деваться. Кеннингом назывался такой поэтический прием, когда воин именовался, к примеру, кленом битвы, битва — вьюгой копий, копье — змеем кольчуги, кольчуга — рубахой Тора, бога-покровителя этого дела, а сам Тор — стражем Мидгарда. Таким образом, воин уже назывался кленом вьюги змеев рубахи стража Мидгарда, — и это еще в лучшем случае, то есть если скальд не дал себе труда задуматься. Пустячные импровизированные кеннинги слетали с уст Лютгарды во время уроков постоянно. Она так мыслила. «Эй, любитель шуток Локки, с рукодельем Фрейи быстро к чаше Эгира сходите и вернитесь в тинг познанья». Это означало: «Ллевелис, сходите намочите тряпку». Кроме того, уже нешуточными кеннингами пестрела вся поэзия, которая давалась на перевод. Однажды Гвидион целый вечер разбирал одну-единственную вису, распутывая кеннинги, которые громоздились до потолка, пока не добрался до смысла в чистом виде. Виса гласила: «Сейчас приду домой и выпью».
* * *
— Как ты думаешь — в каком смысле «исследование утраченных рукописей»?
— Ну, зная архивариуса Хлодвига, думаю, что прямо исследование, и притом очень тщательное, рукописей, которые именно что утрачены, — предположил Гвидион.
Ллевелис и Гвидион стояли перед стеной, читая и перечитывая названия предлагавшихся субботних спецкурсов по выбору:
«Ползучие растения» (доктор Блодвидд).
«Исследование утраченных рукописей» (Хлодвиг Нахтфогель).
«Топография волшебных холмов» (проф. Коналл O’Доналл).
— Я слышал, что профессор Коналл О’Доналл не отражается в зеркалах, — с некоторой робостью заметил Гвидион.
— Ну, это само по себе еще ничего не значит, — отмахнулся Ллевелис.
Доктор Итарнан читал спецкурс по пиктографии, причем этим словом он называл науку о пиктах, а кто по простоте душевной приходил к нему изучать пиктографию в общепринятом смысле, тот сразу с порога получал пинка. Все это сопровождалось фразой доктора Итарнана: «Картинки идите рисовать в другое место!»
«Шпилька для волос в культуре хань» (Сюань-цзан).
— Сюань-цзан говорил, что это общий курс, не требующий никаких предварительных знаний, — с сомнением сказал Гвидион.
«Говоры кентавров как особая группа диалектов греческого языка» (Дион Хризостом)
«Химический состав алхимических элементов».
— Смотри-ка, нам историю химии поставили! — радостно воскликнул Гвидион.
Посмотрев на имя преподавателя, Ллевелис тихо сказал: «Э…», — и прикусил язык. Это был Инир из Тангви.
Дальше шли «Образы животных-патриархов в «Мабиногион» и прочей людской традиции».
— Слушай, а почему на лисьем языке? — недоумевая, спросил Гвидион.
— Ну, потому что на родном языке преподавателя, — ткнул пальцем в стену Ллевелис.
«Альтернативная поэзия Шумера и Аккада».
— А вот тут имя преподавателя ты можешь разобрать? — беспокоился Ллевелис.
— Да как? — одними же согласными записано, — резонно замечал Гвидион. — Вот, смотри: после заката солнца в подвалах Восточной башни в Западной четверти. Там уж, наверное, и гласные скажут.
