— Кого? — спросил я, но тут же понял, о ком он. Забавно, подумалось мне, имя дали ей очень похожее на ее старое.
Дамиан увидел понимание на моем лице и не стал объяснять. Пожевал губу и спросил:
— А как она попала в кувшин?
— Я туда ее… — начал было я, но вовремя осекся и плавно, без паузы закончил фразу, — не укладывал, откуда мне знать. Но я хотел бы посмотреть на нее, — циркач протестующее поднялся, но я махнул на него рукой, — просто посмотреть, даже не разговаривать… издалека.
Он подумал, и, видимо, решил, что вреда никакого не будет.
— Хорошо, но только без фокусов, — предупредил он, отодвигая полог и выпуская меня наружу.
— Фокусы — это по вашей части. — Я с удовольствием глотнул относительно свежего воздуха и направился в сторону повозки с колокольчиками. Дамиан шел рядом со мной, хмуро напрягая шею, отчего становился похож на пожилого бычка.
— Только посмотреть, — повторил он, — и я бы посоветовал…
Я так и не узнал, что хотел мне посоветовать Дамиан, потому что в него с разбегу врезалась девчонка, слишком высокая и тощая для своего возраста, больше смахивающая на парня. Коротко остриженные волосы, штаны и рубаха дополняли это впечатление, так же как и почти полностью отсутствующая грудь.
— Папа! — она схватила 'отца' за грудки и тряханула пару раз, — Нут хотеть кормит лев!
— Что? — Дамиан старался говорить ровно, но голос его был полон паники, и он постоянно стрелял в мою сторону глазами. — Что ты сказала, милая?
Я стоял, точно статуя, не двигаясь, даже не дыша — возможно, поэтому она не сразу заметила меня, продолжая тараторить, безбожно ломая мой родной язык.
— Я сказать, что Нут хочит корм льва дать! Нельзя! Он станет спать!
— Кто, Нут? — вытаращился Дамиан.
— Нет, льва! То есть — лев! Поесть и — бай-байушки, и никто даст на него ни одной монеты! Кому нужна спящая льва?
Как всегда — практична, до мозга костей, моя девочка… Моя Хилл…
— Ну, так скажи Нуту, чтобы не кормил, — растерянно выдавил из себя жонглер.
— Я гофорить! Я гофорить — он не слушать! — она топнула ногой, и я увидел на ее лице, таком необычном здесь, на этом рынке, в чуждой ей стране — такое знакомое выражение… Ноздри ее раздулись, у виска забилась жилка, и она чуть склонила набок голову, исподлобья глядя на Дамиана. Он только развел руками, она покачала головой, как бы говоря: 'Все вокруг идиоты!' — и тут заметила меня.
'Сердце мое, здравствуй, извини, милая, что не получилось разбудить тебя поцелуем, как я и обещал, но ты теперь здорова — и какая разница, а я верил в то, что все будет хорошо, когда нес тебя к лекарю, а за то, что забыл о тебе — прости, прости, прости, но я сошел с ума, с кем не бывает, тогда рухнул мой мир, ты же помнишь…' — сказал бы я. Да, я сказал бы все это, и обнял бы ее, и никакие бумажки в мире не помешали бы мне забрать ее с собой, потому что — хотя я и оставил ее там, в лесу, испугавшись собственных эмоций, я все же хотел оберегать ее… Заботиться о ней, и пусть Судьба по пять раз на дню сшибает меня конями, я все равно забрал бы ее.
Клянусь, я бы так и сказал, если бы она не сощурилась, увидев меня, и не произнесла с характерным для южан присвистом:
— Сдрафствуйте… папа, это кто такая? Друг тфой?
Дамиан начал было что-то бурчать, но осекся. Вместо него ответил я.
— Не совсем, — ровным, ровным голосом, — я, можно сказать, поклонник циркового искусства.
Она должна была меня узнать. Тогда, в порту, когда она предлагала себя молодому магу, я выглядел по другому, но ведь сейчас я все тот же скрюченный, лысый старый Джок, который когда то рухнул рядом с ней с разрезанным животом — почему?
— А-а-а-а, — протянула она безо всякого интереса, но потом светлая мысль пришла ей в голову. — Он дать нам денег, па?
— Уже дал, — ответил я, пресекая попытки Дамиана что-то сказать. — Четыре золотые монеты с изображением древнего короля. Очень древнего.
Она потеряла память… От болезни, или же от пребывания в сосуде — я не знал. Но она стояла и смотрела на меня — и ни одной искры узнавания я не заметил в ней. Ее память утонула в тягучей серебристой жидкости.
— Милсдарь уже уходит, Миллисента, — заторопился обретший дар речи жонглер, — ему пора, он очень-очень спешит…
— Да, я очень-очень спешу, — мертвым голосом подтвердил я. — Спасибо… за все. Заботьтесь об этой девочке, как о родной.
— Конечно, — неожиданно тепло пообещал Дамиан, и я подумал, может, это к лучшему. У нее будет семья. — До свида… Прощайте.
Я кивнул, развернулся на каблуках и стал проталкиваться обратно к кукольникам. Рэд, завидев мое лицо, посерел и обхватил меня за плечи.
— Учитель, что случилось?
— Ничего, все нормально… представление закончилось?
Толпа вокруг нас разразилась восторженными воплями, люди захлопали в ладоши.
— О, я и сам вижу, что да… Пошли в трактир. Мне надо отдохнуть.
Рэд послушно посадил меня на плечо, и нес до самого трактира, не задавая вопросов. А я даже думать ни о чем не мог, мысли внутри меня умерли, как и эмоции. Единственное, что я себе твердил — надо отдохнуть, завтра все будет в порядке… Рухнул на постель, натянул на голову одеяло и не ответил на Рэдово пожелание спокойной ночи — и потому, что до ночи оставалось еще много часов, и потому что был не в силах. Стоило подсчитать события этих дней — и накатывала такая усталость, что хоть не дыши. Сначала 'джинн', потом тюрьма, потом конь, сбивший меня, потом снова тюрьма, Советники еще эти… Рэд догадался закрыть ставни, чтобы солнечный свет не мешал мне уснуть, и я погрузился в сон, бормоча про себя — завтра все будет в порядке… надо поспать…
Конечно, у меня ничего не получилось. Я все думал, думал — а имею ли я право? Как говорил Пухлик — ученик не тыква.
Ну почему мне приходится принимать решения? Да и еще нести за это потом ответственность? Одно без другого невозможно, а жаль: я с удовольствием взял бы на себя ответственность за чужие глупости, это забавно и благородно. И напринимал бы целую кучу решений, не интересуясь их дальнейшей судьбой — но нет, о таком можно только мечтать. Если бы здесь был Пухлик, все было бы просто. Он ткнул бы в нее своим толстым пальцем и сказал — "Это она", или "Это не она".
Забрать ее от новоприобретенной семьи… у девочки ведь никогда ее не было, не слишком ли жестоко? Но все же я чувствовал — она предназначена мне судьбой. Я уже струсил раз — повторяют свои ошибки только дураки и мудрецы. Первые — потому что не способны сделать выводов из предыдущих случаев. Вторые — потому что в своей мудрости им хочется хоть разок вернуться в не рассуждающее и простое прошлое. Ни тем, ни другим я себя не считал. Я раз за разом наступал на одни и те же грабли, потому лишь только, что никак не мог понять — получить толстой палкой по лбу — это хорошо или плохо? Это мне, а что думают по этому поводу грабли? Им нравится? А трава, что растет рядом, сорная трава — как она относится к тому, что грабли, которыми ее пропалывают, нанесли вред кому-то еще?
